Когда я вручил их в Сан-Хосе, Коста-Рика, Серхио Рамиресу, почувствовал огромное облегчение. И помню, что эта смена ответственности от меня к нему заставила его понервничать. «Куда же мне их спрятать?» — спрашивал меня тогда Серхио, ныне вице-президент Никарагуа.
— * —
Примерно в то же время я приобрёл с помощью генерала Торрихоса новый самолёт. Новый для меня, на самом деле «бывший в употреблении». По возрасту старше того самолёта, что был у меня, но с такими характеристиками, которые для меня больше подходили.
То был мой уже четвёртый самолёт. Это почти то же самое, как моя четвёртая жена или четвёртая часть моей жизни. А тот, что я имел перед этим и использовал, был самолёт марки «Кардинал», красивый и довольно новый. Просторный и не шумный. В кабине был кассетный магнитофон, так что, поднимаясь над облаками, я мог слушать классику. И ощущать, что тебе 15 лет или что ты боишься смерти и что ты готов к молебну.
Мой самолёт летал как королева неба, легко, но, как и положено королеве, без груза. Взлетал он не так быстро, будто набирался духу, чтобы оторваться от земли, на которой он целыми днями спал. Ему требовалась длинная взлётная полоса. К тому же она должна была быть обязательно бетонной. Не хотел он иметь ничего общего с другими покрытиями.
И эта королева имела одно пятнышко в своей биографии: убила насмерть одного человека. Винтом отрезала ему голову. А такие вещи имеют значение для самолётов и их пилотов.
Помню: я летел, как-то возвращаясь в Панаму, и, подлетая, уже над мысом Чаме, а город уже было видно, как вдруг — клянусь, что не придумываю, — увидел и почувствовал, ясно и безошибочно, что этот самолёт однажды меня убьёт.
Есть разные виды страха. От простого детского страха «получить по попке» до страха смерти, который должно назвать религиозным, потому что этот страх является очагом, на котором испекли идею существования Бога. И что-то вроде этого страха необъяснимо свалилось на меня в тот момент.
Мне нравится выражение: «страх сковал меня». Это видно в документальных фильмах в момент прыжка тигра на косулю.
И я подумал про себя, чтобы не впадать больше в истерику, что если я благополучно приземлюсь в аэропорту, то на этом самолёте я больше летать не буду. Так я и сделал. Сел на полосу в Паитилье, вышел из самолёта и больше его не видел.
Джордж, американец, которому я его продал, просил меня, как это обычно делается, чтобы я вместе с ним опробовал его, показал его особенности и мелкие детали. Но я не хотел этого делать. И когда Джордж начал меня подозревать в «нехорошем», во всём ему признался. Он, бывалый пилот, понял меня.
На деньги, которые я получил от него и от банка «в кредит», купил то, что я хотел: «Чесну 185». У этой модели есть, правда, один дефект: летит с наклонённым крылом. Если же начать его выравнивать, то он начинает вращаться сам по себе, и остаётся только привыкнуть к этому.
В остальном же это замечательный самолёт, благородный и мощный к тому же. На вопрос, сколько груза он сможет поднять, можно ответить так: «столько, сколько сможете погрузить».
К сожалению, это довольно шумная машина. Единственная музыка, которую я слушаю в полёте, это пение мотора. Я мог бы сказать, что эта музыка для меня звучит не хуже, чем Бах, но не стоит смешивать жизнь и искусство. Кроме того, через полчаса полёта монотонное, гипнотическое урчания двигателя будто превращается в тишину, и кабина начинает наполняться моим внутренним голосом и даже другими, не поймёшь чьими голосами.
Я нежно полюбил этот самолёт. На нём я возил многих выдающихся людей, среди них, например, Грэм Грин, Эрнесто Карденаль, Карлос Мехия Годой и многие партизанские командиры.
Однажды со мной летел никарагуанский поэт Э. Карденаль, и я предложил ему управление самолётом. Как это делают все не пилоты, он схватил штурвал со всей силой, жёстко. Я сказал ему: «Не надо так, понежнее, как с женщиной…» Он, священник, бросил на меня осуждающий взгляд. Я поправился: «Ну, хорошо, отец, не как с женщиной, а как с кадилом…» С таким сравнением он согласился… Я всегда рассказываю это моим друзьям никарагуанцам как анекдот.
Кого я никогда не приглашал лететь в этом самолёте, так это генерала Торрихоса. Он меня много раз просил об этом, но я всегда отказывал ему. Говорил, что самолёт в ремонте и что мне что-то в нем не нравится и т. п. Однажды он даже мне деньги дал на его ремонт. Деньги я взял и использовал их: установил новый транспондер, новое радио и ADF-оборудование.
Однако его в полёт не позвал. В самолёт возрастом в 26 лет, одномоторный, который на высоте начинает крениться, в таком аппарате нельзя поднимать в воздух человека, на котором лежит ответственность перед историей страны. И потом, вдруг, если что-то случится, он погибнет, а я останусь жив. В конце концов, однако, произошло нечто подобное: он умер, а я живу, и время не лечит меня от стыда, который я продолжаю чувствовать из-за этого.
— * —
Вторым после Эдуардо Контрераса сандинистом, с которым генерал Торрихос вступил в прямой и постоянный контакт, был Генри Руис, известный исключительно под своим партизанским именем «Модесто».
Генри Руис (Модесто)
Модесто был человеком — легендой никарагуанской войны. Он почти не показывался на людях, его местонахождение было всеобщей тайной, и это его имя будто бы сошло на землю ветром с гор или эхом от грома грозы в далёких горах, где он боролся за победу бедняков. И ещё сегодня, после многих прошедших с той поры лет, вы найдёте в Никарагуа лозунги на стенах домов и заборов: «Вива Модесто!» («Да здравствует Модесто!» — пер.). Ленин Серна однажды мне сказал: «Думаю, что сегодня тебя представят Модесто». Это звучало как «сегодня тебе откроют (материализуют) легенду».
Модесто оказался лучше любой легенды о нём: утончённо человечный, но эффективный в его закрытой подпольной работе профессионального революционера и партизана.
Я не встречался с ним в горах, в наиболее естественной для него среде. Думаю, что там его можно было бы поставить в один ряд с великими революционерами, такими как Сандино и Че Гевара.
Когда мы встретились с ним в Коста-Рике, откуда я должен был доставить его в Панаму, он, когда мы закончили наш довольно долгий разговор, спросил меня, знаю ли я, какой сегодня день. Я подумал и сказал: «Нет, не знаю». «Сегодня годовщина гибели Че Гевары», — сказал мне он, очевидно, предлагая, чтобы я отметил эту дату как знаковую для дела, о котором мы говорили.
Если бы меня попросили в двух словах дать Модесто исчерпывающую характеристику, я бы сказал, что он — «пример революционера». Че Гевара говорил: лучшая форма обучения — обучение личным примером. И Модесто — это и есть лучший пример революционера. Маэстро революции.
Мы взлетели с ним с одного из секретных аэродромов. Погода испортилась. Было не очень комфортно лететь, было бы естественным с его стороны беспокоиться или даже испугаться, но он просто заснул и спал как ребёнок. Приземлились на базе Фаральон, и именно там он встретился с генералом впервые.
