С другой стороны, и мы, если не будем различать эти понятия, то, подобно весёлым и уверенным зрителям театрального спектакля, счастливый конец которого нам известен, выйдя после спектакля на улицу, можем обнаружить, что, пока мы радовались победе, враг разгромил нас.
Торрихос никогда не торопился. Все, кто знал его, помнят эту его медленную, но упорную форму, в которой он жил, думал и что-либо делал. Он знал, что время — его лучший союзник и что, чем больше времени он потратит на осуществление какой-либо задачи, тем больше шансов на то, что само время примет в решении этой задачи участие.
Такой подход важен. Этого требовал масштаб задач. Это предопределяло скорость, с которой он двигал вперёд «машину социальных изменений». Увеличить эту скорость, как того требовала от него молодёжь, означало риск разрушения самой машины. Его обвиняли в том, что он делал это не спеша. Но для него важнее было идти и достичь цели.
Но в чём нельзя было его при этом обвинить, так это в том, что он занимается модернизацией статуса — кво системы, замазывая и залечивая её. И наоборот, призывал эту молодёжь быть радикальнее, не косить для внешнего эффекта её сорняки, а вырывать их с корнем. «Систему надо уничтожать, — говорил он. — Хотя бы и потихоньку, понемногу, раз за разом, чтобы не слишком дрыгалась в ответ».
И чтобы заручиться временем как союзником, он использовал великий инструмент — переговоры. Но только как инструмент, и никогда — как цель. Его решением было дать «время времени», дать этот мостик Истории, чтобы она, его друг, широко шагнула по нему и привела к своей цели — её триумфу.
К триумфу радикальному, не половинчатому, не к его замене частичными результатами или временным утешением. Об этом говорил он молодым сальвадорским революционерам, которые тогда не совсем поняли его, когда он убеждал их вести переговоры с режимом.
Прошли годы, когда они, убедившись ли в этом сами или вспомнив совет Торрихоса, пытались вступить в переговоры с президентом Наполеоном Дуарте. Но теперь их враг отказался. Понял, что ему это уже не нужно, и искал любые причины, чтобы не начинать их.
Я слышал, как он говорил об этом же и Морису Бишопу, премьер-министру Гренады, когда мы встретились с ним на Кубе. Я переводил тогда их беседу, и генерал шутил, что «мой английский уникален, так как он понимает его хорошо только в моём исполнении».
Сказал это в шутку. Но на самом деле ему я для этого подходил, потому что я всегда знал, что и как он хотел сказать собеседнику буквально. Я бы, конечно, никогда не поступил так, как это сделал официальный израильский переводчик, синхронно переводя там, в Израиле, его выступление перед присутствовавшим там в полном составе членами правительства этой страны. В своей речи генерал заявил о своей «большой дружбе с Кадаффи и Бумедьеном», но переводчик, как я помню, такой толстячок по имени Карраско, эти его слова не перевёл. Разумеется, я обвинил его потом в этом.
— * —
Хочу вернуться к Морису Бишопу, к чьей революции генерал относился очень хорошо и был озабочен ходом её развития. К сожалению, он не ошибся в её исходе.
Как я говорил, они познакомились в Гаване на 6-й встрече в верхах руководителей неприсоединившихся стран. Бишоп пришёл к генералу с просьбой о поддержке Панамой предоставления Никарагуа, не помню, какого места, в одной из международных организаций.
Они тогда не договорились. Разумеется, не потому что генерал не был горячим энтузиастом никарагуанского проекта, совсем наоборот — он им был, но не в таком ритме и ключе.
В самом деле, как могла Панама торговаться или пробивать место для Никарагуа в каком-то международном организме? Разве не так давно Панама не включила, ещё до победы никарагуанской революции, Мигеля де Эското в состав панамской делегации на сессии ОАГ, чтобы он мог с трибуны этой марионетки США осудить её использование американцами для нападок на сандинистскую революцию? Это было открытое приглашение генерала Торрихоса теперь уже назначенному министром иностранных дел революционной Никарагуа человеку, когда там ещё не было создано правительство страны. Но об этом Торрихос тогда ничего не сказал Бишопу.
Тогда Бишоп, несколько понизив голос, но настойчиво, обвинил генерала в проведении «двойственной» политики: прогрессивной на внешней арене, но подверженной давлению финансового капитала — на внутренней. Так как я не мог перевести генералу всю подспудную вредность этих слов Бишопа, то просто прокомментировал ему их. Ни один мускул не дрогнул на лице генерала. В ответ он пригласил Бишопа приехать в Панаму и спросил, чем бы он мог помочь его революции.
Морис Бишоп — премьер-министр Гренады
И Бишоп, не отказываясь от только что сказанного, и поскольку бедность не означает отказа от элегантности, прекрасно зная об открытости и простоте общения генерала с людьми, попросил у него «walkie-talkies» и револьверы для полиции.
Торрихос согласился и, кроме этого, организовал в Панаме тренировки для полицейских из Гренады. Я присутствовал на акте вручения им дипломов об окончании этих курсов на территории гарнизона в Тинахитас. Было трогательно видеть этих новоиспечённых «салаг», как порой говорят на военном жаргоне, которым очень скоро пришлось сразиться с американской морской пехотой. Впоследствии отношения между генералом и Морисом Бишопом, ироничные вначале из-за британской «вредности» Бишопа (он получил образование в Англии), консолидировались на основе взаимного уважения и стали доверительными и дружескими.
— * —
Как я уже писал, генерал ясно понимал, что так же, как он готов вести переговоры, враг не хочет их вести. Враг не хочет считаться с тем, что если что-то пойдёт не так, то это «не так» будет очень скрытным, но когда-нибудь где-нибудь в итоге проявится, и всё пойдёт у него «не так», т. е. плохо для него. С чем враг считается, так это с тем, что против него. Итак, и Бог не за него, и Дьявол выступает против.
Они не хотели вести переговоры. Но их можно было заставить пойти на это. Во-первых, потому что они не могли признаться в том, что не хотят этого, что означало бы для них признаться в том, что они враги человечества. И во‐вторых, без внятных оснований для этого они чувствовали бы себя слабыми, оставаясь коварными.
Поэтому на переговорах с ними надо им угрожать.
И так в точности и повёл себя Торрихос в отношении Договора по Панамскому каналу. Он никогда не рассматривал эти переговоры как окончательные и потому точно в день, когда сенат США ратифицировал этот Договор, публично заявил по панамскому радио и телевидению, что «ни Вооружённые силы страны, ни панамские студенты и ни панамский народ в целом никогда не должны быть лишены права разрушить Канал».
Вот что он сказал вечером 18 октября 1978 года в холле гостиницы «Холидэй Инн», когда новостные агентства сообщили о ратификации Договора сенатом США большинством всего лишь в два голоса:
