– Это Мишку, что ли, задрал?! – удивился я, зная того, о ком говорил Степан.
Мишка был ещё совсем молодым. Ему, по-моему, шёл семнадцатый год. Жили они вдвоём с отцом. Мать уехала с другим куда-то очень далеко. Бедненько у них в хате было. Зарплаты отца едва хватало на то, чтобы купить еду, одежду и школьные принадлежности сыну. Зато какой большой и чистой души были Мишка и Гаврила! Кажется, деревня, а и говорить умели интересно и без ругательств каких бы то ни было, и помогали всем за просто так. Ничего не брали за свои старания, лишь обижались, когда «спасибо» в свой адрес не слышали. Говорили, что слово это, сказанное от души и вовремя, согревает лучше, чем деньги или одежда.
– Ага, – поддакнул Степан.
– Жаль…
– А то… Всей деревней провожали в последний путь. Плачу было… Ну, меня пастухом и назначили как самого умелого. А несколько дней назад в Лесовиште, ты знаешь наших соседей, Алёшка заболел. Вот я и помогал, – Степан развёл ладони в стороны и скривил рот в показной улыбке.
– Поаккуратней там, – я похлопал его по спине, продолжая поддерживать быстрый темп ходьбы, заданный другом.
– Степан-лесничий руку себе бензопилой отрезал. Дрова половинил и промахнулся. Как его так угораздило, до сих пор диву даемся. Он в сердцах даже старостой отказывается теперь быть. А мне жаль мужика – сноровистый он, умеет многое. Надоумить во всём может… Да, видно, судьба у него такая. Хотя все надеются, что он передумает…
– От судьбы не уйдёшь, – задумчиво пробормотал я и тут же вздрогнул.
От судьбы не уйдёшь… Степан-лесничий, как звали его все без исключения жители деревни, тоже часто бывал у меня в гостях. Помню, мне всегда новую сказку рассказывал – то о волках серых, то о землях тридевятых. А топором-то как орудовал! Говорил, что им даже бриться можно… Я, честно признаюсь, никогда не верил, пока сам не увидел, как Степан-лесничий совершает эту процедуру на спор. И, главное, даже обыкновенным станком себе порезов кучу оставишь, а у него от топора и раздражение на коже не появилось, не говоря уже о кровавых следах неровного бритья. И в итоге вот как всё повернулось. Степан ведь больше всего боялся без дела остаться. Как же он теперь без руки-то будет? Хотя не такие наши деревенские люди, чтобы сразу списывать жителей со счетов. Найдут и ему занятие по душе. Да ещё так найдут, что у него и времени свободного ни на что другое не останется. А когда руки и голова заняты, то и жить в сто раз проще.
– Старуху Анну помнишь? – Степан посмотрел на меня и, дождавшись положительного кивка, продолжил. – Недавно мимо её дома ночью проходил. Часа два было. Иду, смотрю, а в хате свечи горят, и дети все в кружке на коленях сидят. Молятся, что ли, – подумал я. Остановился, значит, наблюдаю. Не прошло и пяти минут, как дети вынесли какие-то плошечки небольшие и поставили между собой. Подозрительно, верно? И тут одна из них меня заметила. Подскочила со своего места, подбежала к старшей и показала на меня рукой. Такой страх меня обуял, что понёсся я по деревне так быстро, что в темноте, наверное, даже сверкающих пяток разобрать невозможно было. Не то что остановиться не мог, даже притормозить ноги отказывались. Добежал до хаты своей, сердце колотится, как мотор у разогнанной машины. Как вспомню, аж мороз по коже. Три дня после того дома сидел, не выходил вовсе. Похоже, они тоже дар чёрный умершей старухи переняли.
– Да уж, научила она перед смертью своих отпрысков… – я покачал головой и сорвал травинку, росшую прямо у дороги. – А ты-то сам как?
– А что я? Живу, вроде всего хватает, – Степан отвел глаза и немного замедлил шаг. – Ваньку знаешь?
– Это какого?
– Ну, того, который медведя у нас в лесу в одиночку завалил?
– Помню конечно!
– Так его дети в городе в медицинский институт вроде бы поступили. И это после нашей-то школы, которую ругают все, кому не лень! И пусть только теперь кто-то скажет, что у нас учителя плохие, знания не те дают, – он скептически усмехнулся и посмотрел на то, как я грызу сорванную прежде травинку. – А ночи у нас какие сейчас теплые стоят! Вот вышел сегодня в часа три на крыльцо, и не холодно вовсе. Даже парило немного. Безмятежность и спокойствие. Полной грудью вдыхаешь, и такая расслабленность по телу ползет. Только кузнечики в траве стрекочут да филин где-то громко ухает. Красота. Блаженство…
– А мне бредятина какая-то снилась…
– Это всё, Макс, от жары. Мозг мутится и начинает всякое лихо придумывать. Ты не бери близко к сердцу. Я вчера на Крутой ручей ходил. Вода там тёплая-претёплая, а раньше, бывало, ноги сводило даже в самые жаркие дни. И рыбины там с полруки порой через уступы переваливались. Кажется, подойди да возьми. Ан нет, вертлявые они. Пробовал – ничего не получилось, зря только штаны намочил с сапогами…
– А вот и хата моя, – сухо констатировал я.
Простой, но душевный разговор Степана увлёк меня до такой степени, что опомнился я лишь у своих ворот. Калитка отворилась без скрипа, как будто я недавно смазал её. Или, наверное, просто стараясь, чтобы гость не подумал ничего плохого о нерадивом хозяине. Степана я пропустил вперёд, закрыл за собой калитку и проследовал в дом. Только сейчас я заметил, что, увлекшись размышлениями о своих ночных кошмарах, оставил кровать неубранной.
– Степан, ты располагайся на диване около окна, я сейчас тут приберу…
– Сколько раз у тебя бывал, а не перестаю удивляться, как у тебя тут всё ладно, – он подошёл к стене и провёл рукой по ещё не выцветшим от знойного солнца обоям. – Не то что у меня. Убираюсь вроде бы каждый день, а пылюка всё равно опять по всем закуткам лежит. А у тебя словно и нет её вовсе, – Степан подул на холодильник и, не обнаружив там ни пылинки, одобрительно крякнул и дважды цокнул. И только после того подошёл к ещё одному свободному дивану, стоявшему около окна.
Его я привёз из города, когда на нем уже стыдно было спать из-за его возраста. Старомодные вещи в моём тамошнем окружении не очень-то жаловали. Смеялись долго и весьма язвительно, если ненароком видели в чьём-то доме такие произведения искусства прошлых лет. Я успел вовремя не только увезти этот диван сюда, но и приобрести взамен ему новую и красивую двуспальную кровать, вогнав в зависть всех соседей и родных. А для деревни и этот сойдёт. Стоял он у меня как раз около того окна, где я ещё утром трижды повторял «куда ночь – туда и сон». В самом углу. Над ним висела икона, прикрытая белой занавеской, которая постепенно приобретала серый цвет. Диван этот у меня всегда был прибран и предназначался для гостей далёких. Кого я знал малость поближе, всегда сидели на кровати, которую я сейчас и заправлял.
– Вот черт! – вскрикнул я и проворно отпрыгнул в сторону.
Степан в одно мгновение оказался рядом со мной и от удивления открыл рот. Всё, что я успел сделать, – это откинуть к стенке кровати одеяло. Под ним, свернувшись в клубок, спали… змеи. Самые разные: чёрные, жёлтые, красные. Их было так много, что я даже потерял дар речи и онемел, не в силах предпринять что-либо. Степан положил свою ладонь мне на грудь и стал отходить назад, уводя меня подальше от ползучих гадов. Стоило нам сделать пару шагов, как змеи неожиданно ожили и двинулись с шипением за нами. Сначала лениво, а затем всё быстрее и быстрее.
