– Степан, – выдавил из себя я, приходя в себя.
Боль действительно отступала, возвращая ясность разума и замедляя хаотичное мельтешение картинки в глазах. Я даже смог сам подняться на ноги.
– Вашему другу я предложил отвар чуть раньше, – улыбнулся старик.
– Макс, всё в порядке, – Степан стоял неподалеку и растирал пальцами виски.
– Сколько вы уже в этом тумане? – спросил я, надеясь услышать нечто такое, что пригодится мне в дальнейшем продвижении к цели.
– Очень долго, мы сбились со счёта… Отсюда нет выхода. Нет надежды. И нет спасения… Только бежать и надеяться прожить ещё пару часов… – сказал старик.
– Антон, оставаться на месте долго нельзя, идём! Скорее! – грозно выкрикнул кто-то из тумана.
Старик ничего не ответил. Лишь коротко кивнул и опрометью бросился прочь, скрываясь в тумане. Больше к нам никто не подходил. Была одна бесформенная тень, прошмыгнувшая совсем рядом. Я даже протянул к ней руку, стараясь ухватить за плечо. Но пятно изогнулось и проследовало дальше, убегая от чего-то неведанного.
Как только людской поток закончился, в уши ворвался отдалённый волчий вой. Сперва голос подавало лишь одно животное. Но потом мы стали слышать десятки, если не сотни хищников. Их вой загадочно дрожал внутри густого тумана, создавая эффект присутствия сразу в нескольких местах. Постепенно вой становился громче, кольцо вокруг нас сжималось. Мы не могли видеть хищников, не слышали их передвижений. Просто понимали, что с каждой секундой они подходят всё ближе.
Я зажмурился и закрыл уши в надежде избавиться от волчьего воя. Пусть он окажется обычным наваждением. Неприятным эффектом внутри тумана. Зелье старика должно сработать и нейтрализовать волчий вой. Я несколько раз сильно надавил на уши и резко опустил руки, открывая глаза. Степана поблизости не было. Вместо него клубился ставший ещё более плотным туман. Исчез и волчий вой, оставив после себя лишь слабый шелест ветра. Я сделал осторожный шаг вперёд и хотел было позвать своего друга, но вдруг ощутил, как сверху начинают падать листья. Их было очень много. Жёлтые, красные, оранжевые…
– Степан, ты видишь это? – безмятежным голосом позвал я своего друга.
– Красиво, Максим, – эхом ответил он.
Я по-прежнему не наблюдал Степана, но почему-то мне оказалось достаточно этой простой фразы. Я сразу забыл про него, сосредоточиваясь на падающих листьях. Их спокойствие завораживало: они просили оставаться на месте, умоляли забыть о всех напастях, что приключились в последние часы и дни. Листья падали и падали, ложась на плечи, застилая землю под ногами. Я поднял голову и руки вверх, подставляя лицо шуршащим посланцам. По телу разливалась приятная умиротворенность. Мысли растворялись в голове, не выдерживая напора безмятежности. Последней погибла та, которая настойчиво твердила, что поддаваться эффекту белого тумана нельзя, что нужно действовать, иначе мы со Степаном навсегда останемся внутри новогоднего шарика или умрём через весьма непродолжительное время. Я попытался прислушаться к вибрирующей мысли. Тряхнул головой, сбрасывая с неё давящие оковы умиротворенности. Тут же ветер задул сильнее. Он небрежно толкнул в спину и ударил холодным кулаком в лицо. Листья поспешили его поддержать и уже не были такими добрыми и приветливыми: они царапали лицо, норовили залезть в глаза. Я поднял руку, чтобы отмахнуться от их нападок, но мышцы не слушались, они хотели опустить кисть и снова предаться той безмятежности, которая расплывалась по телу ещё несколько секунд назад. И я решил подчиниться, окончательно избавляясь от глупой мысли о сопротивлении нахлынувшей умиротворенности. Мы очень редко позволяем себе расслабиться до такой степени, чтоб ни единой мысли в голове, никуда не бежать и не торопиться. Мы никогда не стоим на месте, у нас всегда много дел, съедающих кучу времени и не приносящих ни морального, ни материального удовлетворения. Ты смотришь на результат своих трудов и понимаешь, что сделанное тобой уже никому не нужно или оказалось совершенно не таким, каким ты его задумывал изначально. И так можно сказать по поводу любого дела, будь то хобби или работа. Но мне повезло. У меня есть в памяти такие уголки безмятежности.
Впервые состояние спокойствия я испытал на полузаброшенном военном аэродроме, что в пяти километрах от моей деревни. Когда-то давно там кипела настоящая жизнь: безостановочно садились и взлетали самолёты, подъезжали машины, одетые в тёмно-зелёный брезент, сновали взад-вперёд люди. Но потом какой-то начальник принял решение, что в виду мирного времени этот военный аэродром содержать непозволительно дорого. Его решили законсервировать, частично поддерживая в рабочем состоянии. Для жителей близлежащих посёлков организовали рабочие места на ремонтной базе, которая занималась покраской самолётов. Ещё через пару лет волевым решением определили, что здесь будут ремонтироваться вертолеты. Так и плыли по течению, поддерживая жителей поселений вокруг аэродрома и имея про запас хоть какой-то вариант рабочего аэродрома. И для детей там было настоящее раздолье. Вход на аэродром никто не охранял. Мы могли в любое время дня и ночи пробраться на его территорию и побродить по взлётно-посадочным полосам, по заброшенным военным бункерам. Это было очень интересно и захватывающе.
Однажды кто-то из пацанов предложил пойти на аэродром, чтоб посмотреть на падающие леониды. Дело было в конце августа. Мы и слова такого не знали. Но Славка, поддерживая начинание друга, имя которого я почему-то забыл, быстро объяснил, что так называются метеориты, похожие на звёзды. Дескать, звёзды вообще никогда и не падают, а это все леониды. Уже много лет позже я прочитал в одной из книг по астрономии, что леониды можно увидеть в ноябре, а тем тёплым августовским вечером мы видели что-то другое. Впрочем, сейчас это и не имеет особого значения. Тогда мы с воодушевлением добрались до аэродрома, дошли до центра основной взлётно-посадочной полосы и легли на неё, лицом к небу. Бетонные плиты, по идее, должны были быстро остывать в темноте, но в ту ночь тепло держалось очень долго, согревая наши спины. Мы боялись говорить, чтобы не пропустить, когда на небе начнут появляться те самые леониды. И вот ближе к полуночи мы увидели то, зачем пришли на аэродром. Небо ярко вспыхивало, озаряясь падающими леонидами. Мы все кричали наперебой и показывали пальцами на очередной метеорит, быстрым росчерком падающий за ночной горизонт. Я интуитивно загадывал желания и думал о чём-то светлом и добром. Те ощущения уже не повторить. Как бы я ни пытался. Всё хорошо ровно тогда, когда оно случается в первый раз. Я, мои друзья, теплые плиты аэродрома и чистое ночное небо с падающими леонидами. Ты можешь попытаться воссоздать всё в точности, пригласив тех же парней, выждав тёплый августовский вечер, но чувства будут иными.
Второе воспоминание безмятежности тоже связано с военным аэродромом. На его территории находился небольшой пруд. Давным-давно в нем разводили рыбу, правда, никто сейчас уже не мог с точностью сказать, кто этим занимался – военные или кто-то из деревни под присмотром начальника гарнизона. Но рыбы там всегда было очень много, и люди из соседних деревень тайком её ловили. А когда же аэродром законсервировали, рыбачить стали в открытую. Причем не забывали и разводить мальков. Писали специальные запрещающие объявления, когда нельзя было ловить рыбу, и все с пониманием относились к таким просьбам. Мы с Виталиком, с которым я дружил в детстве, наведывались туда каждые выходные. Я не очень любил рыбалку. Наверное, потому что не умел хорошо ловить рыбу. А Виталька был настоящим мастером. Приносил всегда полные вёдра улова, в отличие от моих двух-трёх рыбёшек. Ходил я во многом из-за дружбы. Мне было интересно общаться с Виталиком, я любил слушать его истории о лесе, о приметах, в которых он разбирался очень хорошо. Когда я уехал в город, дружба закончилась сама собой. Виталику нужно было общение, и он нашёл того, кто с радостью слушал всё то, что раньше адресовывалось только мне. Первое время я расстраивался и злился: как это так, он не хочет со мной общаться! А затем махнул рукой. Далеко не каждый человек готов себя изменить и подстроиться под кого-то другого. В первую очередь все думают о себе. Виталику было удобно жить так, как он привык. Пусть живёт. Переучивать я его не стал.
