– Интересная какая у вас позиция, – сказал Мичурин.
Священник и не настаивал, спокойно смотрел в окно.
– У каждого своя судьба, вы себя не вините.
– Если я буду каждый раз себя винить, батюшка, – Мичурин хотел надеть маску врача, но ему это не удалось.
Глаза священника, молодого, с жидкой бородой, пацана совсем, смотрели ему в самое сердце, редко у кого встретишь такие глаза. Переливались, за края выливалась любовь. Сам как Иисус Христос, ей-Богу.
Поэтому Мичурин, которому не ответила Лена, поделился со священником:
– Не могу к этому привыкнуть. Чёрт побери.
– Винить себя – гордыня.
Мичурин удивился.
– Ничего от тебя не зависело.
Мичурин почему-то вспомнил из истории, что на Руси царю простолюдины тыкали, ты царь-батюшка, говорили, свой царь-то, родной. Обычай «выкать» пришёл из Византии, и употреблялся в значении «чужой», гость. Священник, лет двадцати пяти, не более, ему говорил: «Ты».
– Не льсти себе. Ты не Господь Бог.
Похлопал по плечу и ушёл.
Мичурин высадил священника у Монастыря, тот предложил ему заходить, если его личный психолог опять будет вне доступа.
С юмором оказался молодой поп, Мичурин решил непременно поделиться этим с Леной. Он набрал опять ей, и опять она не ответила. Мичурин встревожился. Раньше не знал такого и не тревожился.
Лена в такси везла тело Димы.
– Черт возьми, надо было догадаться, что ты пил впервые в жизни!
– Лен! Спасибо тебе, – заплетающимся языком Дима клялся в вечной дружбе. – Если бы не ты, Лен! Как же я тебя люблю! Лен!
Они перешли на ты, но сейчас учить манерам она его не собиралась.
– Я тоже тебя, Димка, очень люблю!
Дима поднял глаза, икнул и выдал:
– Правда?! Лен…
И вдруг обнял её и попытался поцеловать.
Лена так удивилась, что не сразу взяла себя в руки. Вернее, его.
– Ты обалдел что ли, Дим?
Она отстранилась.
Дима, кажется, резко протрезвел.
– Ничего, бывает, – простила Лена.
– Это не то, что ты подумала! Прости!
– Господи, уймись, Дима. Ничего я не подумала, кроме того, что у тебя рвёт стоп-кран и пора тебе завести девушку.
– Правда? Ты на меня не злишься? Лен…
Кажется, небольшой вброс адреналина перестал действовать, и Диму опять унесло. Он уснул у неё на плече. Лена попросила открыть боковое стекло, чтобы воздух обдувал его спящее лицо. И пообещала хорошие чаевые за помощь в доставке клиента к дверям квартиры.
За чаевые таксист помог втащить Диму в его квартиру, попросив надбавить ещё за то, что без лифта. Диму обрушили на диван. Лена расплатилась с таксистом. Тот присвистнул от вида комнаты с ободранными обоями, бумажной горой посредине, но ничего не сказал. «Таскаются по дорогим заведениям, а живут как бомжи», – подумал паренёк из китайской глубинки. Ему б питерскую квартиру, он бы всю родню перевёз, мигом бы навели порядок.
Лена осталась, сняла с Димы ботинок, он открыл глаза.
Голая Лена извивалась в объятьях молодого любовника, он перевернул её так, что она оказалась сверху, закинула голову и застонала от наслаждения.
– Боже, какой же он у тебя огромный!
Мичурин чуть не врезался во впереди ехавшую машину. В его воспалённом мозгу вспыхивали одна за другой картины секса Лены с «девственником».
Мичурина передернуло. Сводник, соединитель сердец.
– Не льсти себе.
Прозвучал в голове голос попа. Ни фига ты ни ангел смерти, ни щекастый купидон, Мичурин. Душа пациента предпочла вернуться на небеса. Лена предпочла не тебя. Вот и всё.
Жаль, он не видел, как Лена, сняв с Димы второй ботинок, укрыла его пледом и вышла, тихонько закрыв за собой дверь.
Мичурин делал вид, что спит, когда Лена вернулась. Прошла на цыпочках мимо него в свою спальню, задев по пути тумбочку и угол ковра, чертыхнулась и засмеялась, пьяница. Жаль, что он не спросил её, она бы ответила и всё бы разрешилось. Ещё посмеялись бы. Обсудили бы и смерть, и батюшку, и красное испанское «Тinto», и модный бар. И может, пьяная Лена сама бы поцеловала его – алкоголь и лунный свет любого сведут с ума.
И потом спали бы спокойно. Но нет. Люди вслух говорят что угодно, кроме того, о чём действительно стоило бы сказать вслух.
Вот и ворочался Мичурин до утра, мучимый ревностью.
– Кто сказал, что от испанского «Тinto» не будет похмелья, тот нагло врёт, – Лена вошла с больной головой. Взяла у Людмилы Исааковны бутылку, из которой та поливала цветочки, и жадно отпила.
– Может, вопрос в количестве? – строго спросила Людмила Исааковна, шепнула. – К вам уже люди пришли.
Лена обернулась: она не успела заметить на диванчике ожидающего мужчину с пакетом и букетом. Тот встал, шагнул навстречу, здоровый, улыбающийся увалень. Лена готова была поклясться, что впервые его видела.
– Это вам в благодарность, что вернули жену в семью!
Вот оно что. Лена изменилась в лице при виде алкоголя, бутылки дорогого шампанского, и ретировалась в уборную.
– Простите.
Посетитель удивлённо хлопнул глазами:
– У Елены Андреевны аллергия на алкоголь, – пояснила Людмила Исааковна.
– А, – удивился посетитель.
– Давайте мне! – припрятала к себе в шкафчик секретарь. – Итальянское? Обожаю.
Дима был тоже не в самом лучшем виде на своем рабочем месте. Его дешёвый старый деловой костюмчик и застиранная рубашка нуждались в глажке, под глазами синяки, раскалывалась голова. Поднял глаза – все смотрели на него, и, как только заметили, что он заметил их, тут же закивали, приветливо здороваясь.
– Мить, видать, вчера хорошо отметил? – участливо спросил Антон на правах старого офисного друга.
Дима махнул – не начинай.
Тут же поскочил Савельев:
– Голова болит?
– Добудь аспиринчика! – попросил Дима.
– Мигом, – кивнул Савельев.
– Смотри не упади, Савельев, – сказала Вика. Она подошла, держа стакан, в котором шипела таблетка.
– Спасибо, Вика, – Дима выпил залпом.
– Константин Павлович вас вызы… приглашает, не могли бы вы зайти к нему? – сказала Вика, деликатно подождав, пока он опустошит стакан.
Дима пошёл.
– Интересно, что будет, – гадали сотрудники.
Зная характер Корзунова-младшего… Его ведь ещё ни разу в жизни не щёлкали по носу. И главное, кто?
