– Там имелась одна юридическая коллизия. По договору с Казахстаном, который наши предшественники заключали в девяностые – видимо, не приходя в сознание, – «Коршун», как и вся старая техника на Байконуре, отошел этому братскому государству. У нашей же стороны всегда имелась уверенность, что «Коршун» наш, российский. Поэтому, чтобы не затевать долгие переговоры, им распорядились именно таким образом, как распорядились. Да, без огласки и под покровом ночи. Судя по тому, что казахстанская сторона дала разрешение на пролет «Мрии» над своей территорией, они против этой операции не возражали. Просто, как и мы, решили об этом не распространяться. Слишком много воплей, либеральных и патриотических, раздалось бы с самых разных сторон. Решение о спецоперации по вывозу «Коршуна» принималось, насколько я знаю, на самом высоком уровне. Моральную сторону вопроса – можно было так поступать, нет, и насколько это было целесообразно – оставим за скобками. Главное, повторюсь: продажа Китаю «Коршуна» и двигателей «Родины» – это не секрет. Во всяком случае, не такой секрет, на мой взгляд, за который кто-то способен резать глотки.
– Значит, об этой операции всем известно? – еще раз переспросил дед Влад – кажется, он пребывал в шоковом состоянии. – И на самом верху?
– Я же уже сказал об этом, – с очевидным неудовольствием повторил хозяин кабинета. – Поэтому, если вы ищете мотив преступлений, советую вам выбрать иной. – И, явственно намекая, что аудиенция окончена, Крыленко поднялся. Мы были ошеломлены и тоже машинально встали. Хозяин кабинета косо глянул на нас и задумчиво сказал:
– Навскидку есть еще одна версия. Руководитель ФКР – Федерального комитета расследований – гражданин Берушев люто ненавидит и меня лично, и все, чем мы тут занимаемся. И он стремится навредить и мне, и нашему делу всячески. Может, эти убийства на Байконуре и в Подмосковье – не что иное, как провокация с его стороны, и он использует их для новой атаки на мою персону и на весь Главкосмоупр? Может, все эти убийства – специально организованная Берушевым подстава? Чтобы уничтожить Крыленко? – сказал он о себе в третьем лице. – Я дам указание нашей службе безопасности разобраться. – И он, не садясь, черкнул что-то в календаре. – И вообще возьму эту историю на особый контроль.
Вошла секретарша и препроводила нас на выход.
Когда мы в обалдении вышли из офиса Главкосмоупра на вольный воздух, Галина с патетической горечью воскликнула:
– В шестидесятых мы с Сергеем Павловичем думали, что в начале двадцать первого века на Марсе будем яблони растить – а мы вместо этого свои космические технологии тайно Китаю распродаем! Торгуем былыми победами, которые не мы совершили.
Владислав Дмитриевич, молчун, глянул мрачно. Высказался:
– Не могу поверить. Значит, операция санкционирована на самом верху? Кому же тогда понадобилось за нее убивать?
– Значит, – припечатала бабушка Галя, – правильно говорит Крыленко: убивают не за нее.
Я пошла провожать старичков к станции «Проспект Мира». Мы шагали по тихой улице Щепкина.
– В чем же тогда дело? – риторически вопросила я. – Может, и вправду то, о чем говорила Елена? Какое-то частное, чисто байконурское воровство и коррупция? Которое, однако, приносит организаторам миллионы и миллионы? И о котором случайно узнали Талгат, и этот Корчнев, и наш дед Радий?
И тут мне позвонил мой единокровный брат Арсений.
Он спросил, как дела. Я ему вкратце рассказала – а он, в свою очередь, пригласил нас, всех троих (плюс Дениса, естественно), на отпевание, похороны и поминки своего деда Радия Ефремовича Рыжова.
Мы договорились прибыть завтра в десять утра в церковку близ поселка Черенково, где мероприятия начнутся с отпевания.
Потом я распрощалась с бабкой (я буду иногда так Галину называть) и дедом.
А когда пешком шла к себе домой на Рижскую, снова проклюнулся Арсений. Сказал в трубку таинственно и, как всегда, витиевато:
– Я всему ареопагу не хочу пока говорить, но я тут провел кой-какое приватное расследование. И переправил тебе целый корпус материалов, которые сумел отыскать в публичном доступе. Они посвящены уроженке Байконура и нынешней жительнице Петербурга гражданке Елене Симеоновой, полюбовнице последней-недавней деда моего Радия. Весьма занимательное чтение. Знаешь, например, что случилось с ее мужем?
– Что?
– Ты, пожалуйста, с материалами ознакомься.
Елена Симеонова
Три года назад. Петербург
Она любила свою квартирку. И дом свой. Как и город.
С ума сойти, девчонка из глубоко провинциального военного Байконура, она теперь жила в самом красивом, как искренне считала, городе на Земле! И все у нее на свете было. И две дочери, и муж, и любимая работа, и даже кое-какие средства.
Квартиру они с Колей в принципе могли бы позволить себе любую. Ну, или почти любую. И в центре, и в старом фонде, и переделанную-улучшенную многокомнатную бывшую коммуналку. Но так исторически сложилось – именно там, на Мойке, жили родители Николая, и они с мужем тоже привыкли за годы и годы; много в эти стены вложили и денег, и усилий, и девочки здесь выросли, все воспоминаниями пропитано. А потом расположение такое – просто с ума сойти! До Дворцовой площади – пять минут неспешной ходьбы. Летний сад практически, как писал Пушкин, «мой огород». А последняя квартира поэта – рукой подать, выглянешь – видна. Мойка протекает под окнами, и летом по ней круглый день снуют туристические пароходики, бубукают экскурсоводы. В гостиную заглядывают купола Спаса-на-Крови, а если высунуться в перспективу Мошкова переулка, увидишь через Неву шпиль Петропавловки. И если вдруг приступ романтики, можно сидеть с бокалом на широченном подоконнике и обозревать с пятого этажа, как гуляют туристы круглую белую ночь напролет.
Поэтому жилье свое Елена очень любила. Модный дизайнер в нем стильный ремонт сделал. Впечатляющий микст эпох – от комода девятнадцатого века до полированного советского секретера. Да и сам дом с историей. Один из немногих в центре Питера, что построен при советской власти. В стиле конструктивизма – как и тот, что «слезой социализма» называют, на Рубинштейна. Когда-то здесь, на Мойке, на том самом месте, стояли здания Пажеского корпуса. В революцию, кажется, все сгорело, а в тридцатые возвели дом для Союза печатников. В войну в него попала бомба, два подъезда разрушило, их восстанавливать не стали, на этом месте теперь скверик-дворик с охраняемыми воротами. Там можно машину безбоязненно оставлять.
Есть у квартиры и недостатки, конечно. Оборотная сторона прекрасного вида – расположена на пятом, последнем этаже, а лифта нет, и ровно сто две ступеньки вверх. Зато пару раз в день поднялся – уже тренировка, элемент фитнеса.
Впрочем, в последнее время, когда девочки выросли-выучились, замуж вышли, выпорхнули, они с Николаем здесь практически не жили. Предпочитали возвращаться каждодневно в дом в Комарове, на берегу залива. В городе если только ночевали, когда какое-то мероприятие или премьера в Мариинке или у Додина.
