— Советник прав, — кивнул лекарь. — Отдохните. Вас могут разбудить позже, чтобы вы посидели с сестрой ночью. А я проведу ночь в покоях вашего отца.
Подумав, я кивнула, ощутив вдруг дикую усталость. До этого момента я держалась на одном лишь беспокойстве за сестру.
— Но скажите, она поправится?
— Эта ночь решит все, — сказал лекарь. — Мне нужно возвращаться к больным.
Он ушел, а в гостиной появилась Нэнс.
— Комнаты готовы, — сказала она. Нэнс распорядилась, чтобы советнику показали его спальню, а сама пошла со мной и помогла снять дорожную одежду. — Ложись, ягненочек мой, а уж я лекарю помогу, чем смогу.
— Разбуди меня вечером, Нэнс, — сонно попросила я.
— А как же иначе, — откликнулась нянюшка.
Едва я оказалась в мягкой постели, как глаза закрылись. Я спала без сновидений, а когда к вечеру меня разбудила Нэнс, чувствовала себя отдохнувшей.
Сначала я вошла в комнату, где лежал отец. Сейчас он крепко спал, даже во сне умудряясь сохранять недовольное выражение лица. Интересно, что бы он сказал, увидев меня здесь? Наверняка приказал бы немедленно возвращаться на отбор и заняться поисками амулета.
Я осторожно прикрыла за собой дверь и пошла к Мисси. Сестра выглядела чуть лучше. Она уже не металась в бреду, но все равно была горячей.
— Главное, сбить жар. Обтирайте ее как можно чаще, отвар я оставил на столе, — пояснил лекарь. — Если понадобится помощь, зовите.
— Я справлюсь. Спасибо.
Я подошла к кровати, с болью в сердце глядя на Мисси. Глаза под тонкой кожей век трепетали, будто Мисси видела тревожные сны. К горлу подступил тугой ком. Сестренка... Я обещала оберегать тебя, но не смогла... Прости меня.
Покачав головой и приказав слезам не проливаться, взяла чистую тряпицу и, обмакнув в пахнущий травами отвар, обтерла Мисси лицо, шею и руки. Она не реагировала, лишь тяжело вздымалась грудь. До рассвета я выполняла одни и те же действия: смочить тряпицу, обтереть, напоить отваром, смочить, обтереть, напоить...
Я разговаривала с сестрой, надеясь, что она откликнется на звук моего голоса, но этого не происходило. Под утро я, чувствуя ломоту в запястьях от монотонных движений, вспомнила, как Мисси любила одну песню в моем исполнении. Откашлявшись, я решила тихонько спеть ей. Поначалу голос дрожал, но потом обрел уверенность.
Волчий вой раздается в безлунной тиши,
Сквозь чащу нежная дева спешит.
Что ищет она в застывшей ночи?
Иль волчья песня ее так манит?
«Приди же ко мне, я к встрече готов!
Я жду тебя, дева, уж столько веков», —
Доносится с ветром настойчивый зов.
И льется, и льется песня волков…
«Я слышу призыв и иду за тобой.
Мой суженый там, в самой чаще лесной,
В объятиях крепких покой обрету,
Любовь свою, верю, найду».
Я замолчала, с тоской посмотрев в окно. Мисси так любила эту песню. Она всегда гадала, найдет ли дева своего возлюбленного…
— Лири... — услышала я слабый шепот сестры.
Не веря, обернулась и увидела, что Мисси открыла глаза, прищурившись от бьющего в окна рассветного солнца. Я схватила тонкую руку сестры и прижала к губам. Слезы текли из моих глаз не переставая.
Глава 21
Следующую ночь я провела, ухаживая за отцом. Ему пришлось хуже, чем Мисси. В себя он не приходил, лишь бормотал что-то бессвязное бескровными губами.
— Он старше, и болезнь проходит тяжелее, — пояснил лекарь, приставив прослушивающую трубку к тяжело вздымавшейся груди отца.
— Но он будет жить? — шепотом спросила я.
— Лишь Богиня наделена таким знанием, но я сделаю все возможное, чтобы ее встреча с лордом Осбертом не состоялась, — ответил лекарь.
Я кивнула и передвинула кресло поближе к кровати. Огонь в камне уютно потрескивал, но мне было холодно. Я растерла замерзшие руки.
— Я приду через час. Если ему станет хуже, дайте знать.
— Хорошо.
Мастер Хайгель спал лишь несколько часов в сутки, разрываясь между больными. И если Мисси стало легче, отец даже не приходил в себя, находясь в плену жара и рожденных им видений.
Вот и сейчас, стоило лекарю прикрыть дверь, он заметался, а потом бессвязно забормотал.
— Отец, я с вами, — сказала я тихо, беря его горячую руку в свою холодную.
— Она сказала, что знак луны появится… — Я прислушалась, бросив взгляд на свое запястье. Полумесяц на нем ярко светился в сумраке комнаты. — Знак луны… проклятая волчья кровь! Нет-нет… Лири…
Мое сердце забилось быстрее, я напряженно вслушивалась в слова отца, но он уже замолчал. В следующий раз отец заговорил после полуночи. Я вздрогнула, поняв, что задремала в кресле.
— Отец… — позвала я, потрогав его раскаленный лоб. — Милосердная Богиня!
Придерживая голову отцу, я поднесла к его губам оставленный лекарем отвар. Отец закашлялся, но какое-то количество настоя все же попало в его горло. Откинувшись на подушки, он вдруг сжал длинные пальцы на моем запястье и открыл глаза. И хотя я видела, что взгляд дико блуждает, в ужасе замерла.
— Лири, Лири… — заговорил он.
— Я здесь, отец, здесь, — я погладила его по голове.
— Глупая девчонка… проклятая кровь! Северин, подлый вор! Он украл то, что принадлежит мне!
— Отец, успокойтесь, все хорошо. Скоро лекарство подействует.
— Нет! Прочь! Проклятая волчья кровь! Ненавижу! Его глаза, его волосы… Нет!
— Тише, тише, отец. Все будет хорошо.
— Пустынная Роза…
— Да, скоро мы вернемся в Пустынную Розу, вы увидите рябиновую рощу, в которой так любили прогуливаться, и все будет как раньше.
— Не будет! — Отец вдруг резко сел на кровати, устремил невидящий взгляд мимо меня, до боли стиснув мое запястье. Я хотела вскрикнуть, но возглас замер в горле после следующих слов отца. — Она сказала… знак появится сам… она предсказала. — Отец хрипло захохотал, испугав меня. — Лири, глупая девчонка… знак появился сам. Сам!
— Сам? — беспомощно повторила я. Темные глаза отца в сочетании с залегшими под ними черными тенями казались провалами в тьму.
— Знак луны, какая ирония… — Отец снова рассмеялся, он походил на безумца. — Корделия сказала правду. Но она не знает… никогда не узнает… Мой род… чистокровный… Северин! Проклятая кровь!
Отец схватил ртом воздух, будто задыхаясь, а потом в беспамятстве опустился на подушки. Я еще какое-то время неподвижно сидела рядом, а потом выбежала из комнаты, чтобы позвать лекаря.
