Ни черта Герману не хорошо и спокойно. Я часто ночью подхожу к его кабинету. Зачем это делаю? Честное слово, не знаю. Хочу себе что-то доказать? Может быть. Он не спит. Сидит на диване всё в одной и той же позе, курит и сверлит немигающим взглядом какую-то незримую точку в пространстве. Тяжелый вздох вырывается из его горла всякий раз, когда Герман выпускает облако дыма. Ведь страдает. По-своему, но всё-таки страдает. Так зачем же всё это продолжать? Гордец, который не может переломать себя, признаться в собственной глупости и начать нашу жизнь с нуля.
Из всей этой ситуации хорошо только Ларисе. Только понятия не имею, чему она радуется? Тому, что ее просто используют? Или она действительно вообразила, что чуть позже станет женой Германа? В общем, этот беспредел продолжал своё существование. Иногда мне кажется, что было бы лучше сбежать с Сашей и пусть всё горит огнем. Не хотела превращаться в полную дрянь, поэтому сделала иначе, из-за чего теперь покой может только синиться.
Герман сегодня уехал на работу еще рано утром. Погода за окном была неважная, поэтому моя привычная прогулка отменилась. Я расположилась в гостиной и смотрела передачу, посвященную искусству. Сегодня выпуск был про художников-импрессионистов. Евгения приготовила для меня замечательную овсяную кашу с кусочками фруктов, и день уже по умолчанию стал чуточку лучше, чем обычно.
Во время рекламной паузы в гостиную спустилась Лариса, одетая в халат Германа. Я никак не отреагировала на ее появление. Пока еще в этом доме роль хозяйки принадлежит меня и вскакивать каждый раз, когда эта женщина появляется в поле моего зрения, я не собираюсь. Вообще в последнее время я пересмотрела многие свои взгляды на жизнь, поведение. И выражать свои протесты открыто теперь не считала нужным. На данный момент я несу полную ответственность не только за свою жизнь, но и жизнь ребенка, а это означает, что многие свои поступки нужно тщательно обдумывать, прежде чем совершать.
Лариса опустилась в кресло и поджала под себя ноги. Это был наш первый раз, когда мы вот так очутились в рамках одной комнаты на длительное время. Чувствую ее оценивающий взгляд на мне. Вероятно, мысленно прикидывает, могу ли я составить ей конкуренцию. Могу. Хотя бы потому, что обручальное кольцо находится на моем пальце, а не на ее.
— Я всегда знала, что придет момент и Герман женится на тебе, — вдруг заговорила Лариса. — Думала это так, тривиальный брак по расчёту, но вижу, Зацепина сильно на тебе заклинило. Только не могу понять, почему?
— А если узнаешь, это что-то для тебя изменит? — совершенно спокойно ответила я вопросом на вопрос.
— Возможно. Я его расположения добивалась очень долго, а ты вот так запросто. Еще и ребеночка по-быстрому заделала.
— Завидуешь?
— Нет. Я своей свободой дорожу, мне дети вот вообще никак не нужны и брак тоже.
Мне вдруг стало смешно, но я сдержалась и только кратко улыбнулась.
— Если бы ты ценила свою свободу, то здесь тебя бы не было. Где свобода, там и гордость, но у тебя отсутствует и то и другое. И знаешь, мне тебя даже жаль.
Лариса много чего хотела мне сказать, это было заметно, но она сдержалась. Просто выдохнула, поджала губы и ушла. Мне ее мотивы неизвестны, непонятны, но сам факт пребывания этой особы здесь, наталкивал на некоторые подозрения. Реклама закончился, и я продолжила смотреть передачу.
Вечером, уже готовясь ко сну, я стояла перед зеркалом и рассматривала себя с разных сторон. Живот давно стал заметен, но я как-то быстро привыкла к этому, даже внимания не заострила. Прежде мне казалось, что беременность — это не самый счастливый период в жизни женщины. В смысле, постоянная тошнота, поясницу ломит, отекшие ноги и эта извращенная избирательность в еде. Похоже, большинство из этого списка сильно преувеличено. Или мне просто крупно повезло, а может, всё еще впереди.
Я не прибавила в весе настолько, чтобы возненавидеть свою внешность. Мне наоборот кажется, что теперь я стала более женственной и мои острые коленки, и выпирающие ключицы сейчас выглядят не так удручающе. Бледность на щеках сменилась здоровым румянцем. Странно осознавать, что все эти изменения, которые мне действительно нравятся, принёс Герман. Мы могли бы стать семьей, настоящей. Не сразу, сквозь причинённую боль, но что-то подсказывало мне, что это возможно… Было… Когда-то…
Сейчас смотря с оглядкой на то, что я натворила, и что натворил Герман, напрашивается только один вывод — мы два беспросветных идиота. Ну почему, чтобы осознать свои ошибки, нужно всё разобрать по кирпичикам и оказаться на краю? Хотя, пожалуй, мой муж всё еще многого не понял или понял, но не хочет, признаться.
Осторожно проведя ладошкой по своему животу, я улыбнулась и присела за туалетный столик, чтобы распустить волосы. Стараюсь гнать от себя всякие плохие мысли, сейчас они как никогда раньше очень вредны. Но, черт побери! Арина, во что превратилась твоя жизнь? Как-то Герман сказал, что он любит меня намного больше, чем кто-либо. От этих слов даже сейчас как-то противно и горько. Любит… И это его любовь? Приводит в дом любовницу и ради чего, чтобы показать свою эту пресловутую любовь? Смешно! Только вот вместо улыбки, одни слезы.
Закончив с волосами, я выключила свет и легла спать. Бессонницей я не страдала, поэтому уснула практически сразу же, но ненадолго. Всё было хорошо. Тихо и спокойно, но какое-то странное чувство заставило меня открыть глаза. Я прислушалась к ощущениям своего тела, но с ним всё было в порядке. Взбив подушку, я перевернулась на бок и увидела Германа. Он сидел на моем пуфе в брюках и полу расстёгнутой белой рубашке. Свет уличных фонарей освещал лицо мужа лишь наполовину.
— Что? — я привстала, — что ты здесь делаешь?
— Сижу, — тихо отвечает Герман.
— Почему? — я нахмурилась.
— Не могу уснуть.
— Так иди к Ларисе, думаю, она сумеет тебе помочь.
Герман едва заметно улыбнулся, но эта улыбка была вымученной. Он глубоко вздохнул и посмотрел в окно.
— Зачем ты сюда пришел? — я села и укуталась в одеяло.
— Я часто прихожу, когда ты спишь, — не отводя взгляда от окна, ответил Герман. — Прости, что разбудил. Я вроде бы вёл себя тихо.
— Зачем ты это делаешь? — спокойно спросила я без какого-либо упрёка. Просто действительно хотелось знать правду, потому что я совсем запуталась: в нас, наших отношениях, в самой себе.
— Спать не могу. Только рядом с тобой как-то всегда спокойно. А так… Одна сплошная бессонница, — Герман перевел свой уставший взгляд снова на меня. Было видно, что он не симулирует, не пытается вызвать жалость.
— У нас могло всё бы иначе.
— Ты не захотела.
— Ты не позволил.
— А в этом есть смысл?
— Был.
Герман опустил голову и спрятал лицо в руках. Он мучился, причем не меньше, чем я, но эта его проклятая гордость…
— Я люблю тебя, — вдруг произнес муж. — Всё еще люблю и… Ненавижу себя за то, что делаю. Не знаю, что со мной происходит. Может, я с ума сошел? Иначе объяснить это крайне паршивое поведение я не могу. Понимаю, что ты меня никогда не полюбишь. Понимаю, что ты этого Сашу обожаешь, и по-хорошему было бы просто тебя отпустить, но я не могу, — Герман смотрит на меня, глаза блестят от злых слез, челюсти плотно сжаты. — Всё пытался понять, чем я хуже этого гонщика? Не такой уж и молодой, пытаюсь всё контролировать. Умом, — он приставил указательный палец к виску, — я осознаю, а вот сердцем, — пальцем переместился к груди, — полный разлад.
