— Виктория, — Герман произнес это имя так, будто пробовал его на вкус. Прежде, я не совсем понимала эту формулировку и вообще, как она действует. Но Герман действительно пробовал, знакомился с этим именем как с живым человеком. — Вика, Викуша. Мне нравится. Это имя обозначает победу, а наша дочь всегда и во всём будет победительницей.
— Так ты не против? — я оживилась, потому что опасалась, что мы можем умудриться поссориться даже из-за имени.
— Нет, конечно. Я поддерживаю твой выбор. Прекрасное имя, — Герман поцеловал меня в лоб. — Для меня главное, чтобы ты выносила нашего ребенка и в скором времени здоровенькая и крепенькая Виктория увидела наш мир. А всё остальное — уже мелочи.
После такой ужасающей вереницы событий я по-настоящему боялась уже чему-либо радоваться. Будто это была для меня непозволительная роскошь. Этот страх скорее был надуманным, чем настоящим, но я никак не могла с ним справиться.
С момента моей выписки время стремительно побежало вперед. Я вернулась к университетским занятиям, Герман снова погрузился в работу. За окном уже наступила весна, я стала чаще выходить на улицу и подолгу засиживаться в саду. В нем у меня появлялось какое-то особое вдохновение, и я усердно принималась писать картины. Может быть, когда я окончу университет, то попробую сделать свою персональную выставку. Почему бы и нет? Будет мое маленькое дело, которому я могла бы посвящать свободное время и заодно прививать Виктории любовь к живописи, к искусству.
Правда все эти планы на будущее омрачались моим колючим страхом. Чем ближе становилась дата родов, тем сильнее я начинала беспокоиться. Прежде я так сильно не волновалась. А сейчас даже пальцы немного подрагивают только от одной мысли, что вот-вот придет время родов. Доктор говорит, что мой страх вполне естествен, многие женщины боятся такого ответственного момента. Организм подготавливает себя к нелегкой работе, а нервы перетекают в стадию особенного напряжения. Конечно, меня это немного успокаивало, но, когда наступал вечер, прежний страх всё равно возвращался. А вдруг я не справлюсь? Вдруг буду плохой матерью? А если что-то пойдет не так? Мне ведь даже не с кем было поговорить на эту тему.
Конечно, Герман всегда рядом, готов выслушать меня, но он же мужчина. При всём моем нежном отношении к нему, вряд ли он сможет чётко понять мое состояние. Я ни о чем не жалела, просто боялась грядущих родов, боялась боли, даже боялась, что могу умереть. С дуру начиталась всякой литературы на тему родов, там иногда такие жуткие вещи описывались, что никаких фильмов ужасов смотреть не надо. Книги подобного рода я быстро отложила на самую дальнюю полку, чтобы они больше меня не пугали.
Я должна родить где-то в начале мая. Поэтому, когда этот месяц начал стремительно подкрадываться, будто какое-то жуткое хищное животное, моя тревога продолжала увеличиваться. Я старалась ее спрятать где-то глубоко в себе и придавливать рукой всякий раз, когда она стремилась выйти наружу, но дрожь в кончиках пальцев вероломно напоминала о том, что от этого чувства не спрятаться, не скрыться.
Сегодня сад был залит мягкими тёплыми лучами майского солнца. Я сидела на скамейке под цветущей яблоней и держала на коленках развернутый альбом, на белой странице которого, были видны только контуры будущего портрета, выполненного карандашом. Я просто хотела чем-то занять свои руки, поэтому кого-то определённого не планировал изображать. Так вымышленный образ, продиктованный фантазией.
Герман был рядом. Он лежал в гамаке, свесив одну босую ногу. С приходом мая, муж старался надолго меня одну не оставлять. Переживает и наверняка боится в самый ответственный момент не оказаться рядом. Мы просто молчали. Если честно, мне уже самой надоело то, что я ни о чем другом думать не могу, кроме как о родах. Хотелось, чтобы всё уже поскорей кончилось, чтобы Виктория появилась на свет, и я прекратила себя грызть непонятно за что.
Всё началось уже следующим утром. Вернее, ранним утром. Я проснулась от ноющей боли внизу живота и сразу поняла, что время пришло. Всё вроде бы было хорошо. Осложнений у меня никаких не возникло, поэтому в больницу меня Герман отвез прямиком из дома. Ничего не предвещало беды, только вот период родов занял ровно сутки. Я-то наивная полагала, что раз уж есть схватки, то сейчас вот-вот рожу и всё.
Мне искренне казалось, что я просто умру. Доктора суетились вокруг меня, что ужасно раздражало, хоть я и понимала, они здесь, чтобы помочь. Яркий свет больничных ламп больно бил в глаза. Было больно и жарко. Всё это длилось целую бесконечность. Со мной что-то было не так, потому что мучиться от боли целые сутки — это явно ненормально. Мне кололи какие-то препараты, но я слабо уже понимала, что и к чему.
Но несмотря на всё это, страх, который столько времени мучал меня, резко куда-то исчез. Его просто не стало. Да и какой толк бояться, когда весь процесс уже запущен? Единственное, я молила высшие силы о том, чтобы с дочкой всё было хорошо. Когда всё закончилось, у меня остались силы только на то, чтобы рвано дышать и чувствовать, как этот тёплый, наполненный слабым запахом таблеток воздух, проникал в мои лёгкие.
Несколько секунд, чтобы отдышаться, еще секунда, чтобы посмотреть на свою дочь. Хотелось расплакаться, но я была даже для этого слишком слаба. Акушер забрал Вику, его вдруг обступили медсёстры. Я слабо понимала, что происходит, но вот эта непонятная тишина почему-то буквально резала слух. Ребенок не плакал. Обычно же ведь должен, правда? Легкие раскрываются, а это должно быть больно, поэтому новорождённые и плачут. Но Виктория молчала и это молчание невыносимо сильно звенело у меня в голове.
Не знаю, сколько именно продлилась удушающая тишина, мне казалось, что этот период ни в какие временные рамки уже не уместить. Но потом пронзительный детский плач, будто обрубил мои измученные натянутые нервы, и я облегченно выдохнула. Мне положили мою маленькую просто крошечную дочку на грудь и тогда, я уже расплакалась. Всё еще не верилось в то, что я стала матерью. Еще вчера я была просто Ариной, а теперь я — мать. Любые обиды на родителей, сестру, да и вообще на кого-либо перестали иметь хоть какой-нибудь вес. Всепоглощающее чувство радости заструилось у меня по венам золотистыми лучами.
Уже позже, когда меня перевели в палату, к нам пришёл Герман. В его глазах стояли слёзы счастья и безудержной нежности. Мне казалось, что всё самое страшное уже позади, но я глубоко в этом ошибалась. Впереди нас всех ожидало последнее, но самое жестокое потрясение.
22.
В больнице нам пришлось существенно задержаться, потому что и я, и Герман, и врач хотели быть полностью уверены в том, что с Викой всё в полном порядке. После рождения она закричала не сразу, что было отмечено акушером, поэтому будет лучше побыть под наблюдением, чтобы убедиться в нормальной функции всех органов.
Я, конечно, переживала по этому поводу, но старалась всячески подбадривать себя, успокаивать. В конце концов, ситуация не критическая и причин впадать в полнейшее отчаянье у меня не было, к тому же нельзя допустить, чтобы на нервной почве перегорело молоко.
