– В доме душно, лучше на свежем воздухе чайком побалуемся. Вам сколько ложечек сахара положить?
– Спасибо, я не люблю сладкий чай, – объяснила я и моментально стала объектом критики.
Хозяйка произнесла пылкую речь:
– Вот поэтому выглядите плохо, бледная, с недобором веса. Скорей всего, вы страдаете от низкого давления и головокружения. А все от того, что стали жертвой моды на женщин-скелетов. Ешьте сладкое, употребляйте побольше жиров, вот тогда к вам вернутся активность и веселье.
Директор школы – это не профессия, это характер. И, как правило, он не настроен выслушивать чужие, пусть даже и справедливые, возражения. Поэтому я просто перевела разговор в другое русло.
– Спасибо, что согласились встретиться.
– Когда мне позвонил ваш начальник, я очень удивилась, – сказала Потапова, – он хочет издать книгу Надежды Васильевны? Да зачем?
Я была готова к ответу на ожидаемый вопрос:
– Это решение нашего босса. Его отец в советские годы писал стихи коммунистической направленности. После перестройки имя поэта больше нигде не упоминалось. Шеф считает такое положение вещей несправедливым, он решил выпускать энциклопедию, в ней будут биографии тех, кто пользовался популярностью при советской власти, а после ее падения оказался забытым. Мне поручили подготовить статью о вашей матери.
– Матери! – фыркнула Нелли. – Ни разу не встречала женщины, которая бы так не подходила на роль матери, как Надежда Васильевна. Хорошо. Расскажу, что знаю о Ворониной. Имейте в виду, все сведения о ней я получила от няни, которая меня воспитывала. А потом от самой писательницы, она в старости вспомнила, что у нее есть дочь, и села мне на шею. Не думаю, что кукушка сообщила правдивую информацию. Не смотрите на меня так! Да, я никогда не знала материнской любви, но давно справилась с негативными эмоциями, простила Надежду, не один год содержала ее. Я – единственная из детей Ворониной, кто взял опеку над постаревшей матерью.
Из уст Нелли полился рассказ.
Надежда Васильевна появилась на свет в январе тысяча девятьсот семнадцатого года в обеспеченной семье дворян Игнатьевых. Но период мирной жизни Наденьки закончился, когда она еще не научилась говорить. В подмосковное имение родителей, в не так давно построенный каменный дом, ворвались комиссары и увели хозяев. Отец, мать, четверо старших детей сгинули в неизвестности. Надю спасла кухарка. Малограмотная Дуся, увидев из окна, как во двор вваливаются люди в кожаных тужурках, смекнула, что ничего хорошего от таких гостей не стоит ждать, бросилась предупреждать хозяев, вытащила из колыбельки Надю и успела спрятать ее в лесу. Красноармейцы особняк разграбили, подожгли, семью дворян арестовали и уехали.
Евдокия унесла девочку домой и в тот же день перебралась в Москву к старшей сестре Антонине, та работала швеей. Наде сделали новый документ, она стала Ворониной, а отчество «Васильевна» получила непонятно почему. Мамой записали Евдокию, в графе отец поставили прочерк. То, что она урожденная дворянка Игнатьева, девочка узнала, когда Дуся собралась умирать, Наденьке тогда стукнуло семнадцать, в наследство ей досталась маленькая квартирка в Москве на задах Тверской улицы и крепкая изба в Стройкине. Евдокия рассказала девушке, что Игнатьевы построили дом в лесу, потому что барин не любил посторонних, правда, он и приятелей-гостей терпеть не мог, барыня тоже никого не привечала. Лес, который рос между Повалковом и Стройкином, спускался и к другим селам, весь массив принадлежал Игнатьевым, поэтому отец Надежды без труда вырубил часть деревьев. Где они жили раньше, Надежда так никогда и не узнала. После смерти Дуси она поступила на курсы машинисток, женщин этой профессии тогда называли пишбарышнями. Владение профессией машинистки помогло Наденьке стать секретаршей в недавно созданном по указу Сталина Союзе писателей. Девушка попала в среду литераторов и сама начала сочинять.
Нелли Ильинична усмехнулась.
– Мне она говорила, что до войны выпустила книгу, а до моего появления на свет еще две. Вот только первая не сохранилась, потому что война началась. Похоже, это вранье. Мать с сорок первого по сорок пятый год провела в Стройкине, сообразила, что на земле с голоду не умрешь. После победы она снова стала работать в Союзе писателей секретаршей. В пятьдесят втором году меня родила. Вопрос: зачем ей ребенок? Ответ: наверное, хотела выйти замуж за любовника, но не сложилось. Имени папаши не спрашивайте, мне оно неизвестно. Пару раз я просила мать сказать, от кого она меня родила, и слышала:
– Он давно умер.
Глава тридцать третья
Нелли подлила нам еще чаю и продолжила:
– Дочку Надежда скинула няньке, поселила нас в Стройкине и никогда не навещала. Правда, деньги воспитательница регулярно получала, мы не бедствовали. Точно не скажу, сколько мне лет исполнилось, когда появился Миша. Няня просто принесла кулек.
– Знакомься, у тебя есть братик!
Мы стали жить втроем. Через какое-то время прибавился Федя. Няня умерла, когда мне исполнилось лет тринадцать, мальчикам соответственно меньше. На похороны приехали женщина и несколько мужчин. Все красивые, хорошо одетые, пахли вкусно. Тетка оказалась моей мамой, до этого дня я ее не видела. Кем были остальные, я понятия не имею. Всех нас увезли в город. Я жила с матерью. Меня устроили в школу, до этого я посещала сельскую. Разница в преподавании была огромная, я ощущала себя полной идиоткой, в классе ни с кем не подружилась, на второй год осталась. Потом выправилась, но глубиной знаний никогда не блистала. Куда подевались братья, я понятия не имела. Пару раз интересовалась их судьбой у Надежды, но та отмахивалась. Когда я получила аттестат, мать велела мне подавать документы в пединститут. Я испугалась:
– Меня туда не примут.
– Неси, – приказала родительница.
И я неожиданно очутилась на студенческой скамье. Думаю, кто-то из любовников Ворониной обо мне позаботился. То, что мамаша меняет мужиков постоянно, но ухитряется с каждым бывшим оставаться в дружбе, я давно поняла. Они все часто приходили к нам в гости.
Нелли отвернулась к окну.
– В шестьдесят каком-то году, не помню точно дату, у нее на самом деле вышла книга. Когда я переехала жить в деревню, в дом, где мы сидим сейчас, в гостиной на стене висела небольшая стеклянная полка, в ней стояла книга. Тот, кто входил в комнату, сразу на томик глазами натыкался. Надежда очень гордилась своим опусом, велела мне его прочитать. Я выполнила ее приказ и чуть не умерла со скуки: лабуда какая-то! Монахи-мошенники, кто-то из-под земли вылезает! И все перемежается похвалами советской власти, которая людей от церковников избавила. Откровенная пропаганда! Я тогда увлекалась Анной Ахматовой, Брюсовым, Есениным, Цветаевой. А у Надежды была ужасно написанная повесть. Помнится, я насчитала там на одной странице более двадцати раз частицу «бы» и раз десять глагол «быть» во всех его вариациях.
Нелли поморщилась.
– Не такого рассказа вы ожидали? Думали, я буду врать вам, какой мамулечка, чмок-чмок, была прекрасной?
