В этом издании за основание мною, как главным редактором, принято академическое правописание с некоторыми изменениями, а именно:
1) Во всех иностранных словах букву «g» передано через «ґ».
2) После буквы «л» во всех иностранных словах пишется мягкая гласная.
3) Из двух слов «программа» и «программ» взято слово программ, как более употребляемое”.
…Очевидно, т. Н. Скрыпник стоял и на той “ориентации”, чтобы отличать украинский язык с помощью украинского правописания от русского языка. Потому тов. Скрыпник, как видим, еще в 1926 г., редактируя перевод Ленина, ввел в украинское правописание “ґакание” и “лякание”, а затем, став Наркомосом, ввел эти “ґакания” и “лякания” в иностранных словах, вошедших в украинский язык, 3-м разделом в украинское правописание»
[579].
Конечно, не оставил без внимания А. А. Хвыля и учебники для школ разных уровней, дорога в жизнь которым открывалась по инициативе или с разрешения Наркомоса и лично Николая Алексеевича.
Итак, все говорило о том, что развязка по «делу Н. А. Скрыпника» приближается. Естественно, лучше других это понимал Николай Алексеевич.
В июне 1933 г. появился очередной, сдвоенный номер (5–6) журнала «Большевик Украины». Хотя на титульном листе номер обозначен март-апрель, на самом деле в печать он был подписан 5 июня. И, судя по всему, причины задержки имели не технический характер. По поручению Политбюро ЦК КП(б)У в журнал подготовил довольно большую статью вице-президент Всеукраинской академии наук, известный ученый-экономист А. Г. Шлихтер. Воинственная уже по названию – «За большевистскую непримиримость в теории» – она была рецензией на I и II томы избранных произведений Н. А. Скрыпника.
Автор постарался вписать анализ творчества одного из старейших членов партии в как можно более широкий идеологический, политический, даже геополитический контекст. Речь шла и о значении теории в борьбе против капитализма, за социализм, и о важности идейного разгрома оппортунизма, всех антиленинских течений, и об обострении теоретических сражений, как одного из плацдармов обострения классовой борьбы в процессе социалистического строительства, и о новых, замаскированных, контрабандных, кулацких попытках достичь своего «тихой сапой», и об одурманивании массового сознания «фашизированной буржуазией» и «социал-фашистами». Обращаясь при этом неоднократно к различным высказываниям генерального секретаря ЦК ВКП(б), А. Г. Шлихтер завершает выстраивание системы координат, в которой рассматриваются взгляды Н. А. Скрыпника, ссылкой на самый «ударный», «неотразимый» в той ситуации элемент – письмо И. В. Сталина в редколлегию журнала «Пролетарская революция», послужившее поворотным пунктом в наступлении тоталитаризма на историческую науку, в догматизации сталинских подходов к прошлому опыту. «…Непримиримая борьба за чистоту марксо-ленинской теории, беспощадная критика малейших искажений этой теории и уклонов от нее, от кого бы они ни исходили, является непосредственным долгом каждого большевика, – заключает А. Г. Шлихтер. – Это еще раз со всей силой и решительностью подчеркнул тов. Сталин. Письмо тов. Сталина в редакцию журнала “Пролетарская революция” – “О некоторых вопросах истории большевизма”, раскрывшего либерализм некоторых литераторов в отношении фальсификации и искажения ленинизма, особенно в вопросах истории партии, – явился новым толчком к усилению большевистской бдительности на теоретическом фронте. Письмо тов. Сталина подняло на новую высоту борьбу на два фронта, борьбу с примиренчеством к различным уклонам и с гнилым либерализмом. Он разоблачил новые формы контрреволюционной борьбы троцкизма против партии через использование теоретического фронта, он дал углубленный, развернутый анализ контрреволюционных, замаскированных вылазок троцкизма и всех отличий оппортунизма – правого, “левого” и примиренчества к ним; он разоблачил их попытки в новых условиях контрабандно вновь ревизовать основы марксизма-ленинизма, протащить контрабандой старые антиленинские теории и “теорийки”»
[580].
В таком именно ключе и выстраивается критика творчества Н. А. Скрыпника. Не ставя здесь целью давать общую и детальную оценку статьи-рецензии, нельзя, однако, не обратить внимания на ряд примечательных ее особенностей.
Во-первых, Шлихтер ни словом не обмолвился по поводу положительных качеств теоретического наследия своего коллеги: вроде бы сотни работ Скрыпника, обнародованных в течение десятилетий – это только пропаганда массовыми тиражами антиленинских взглядов. Во всяком случае, материал завершается словами: «Мы хорошо знаем, как Ленин работал над изучением Маркса и Энгельса. Мы хорошо знаем, как т. Сталин работал и работает над изучением Маркса, Энгельса и Ленина, развивая дальше их учение. Конечно, не каждому дано так работать. Но этот стиль работы должен быть и является образцом для нас, в этом стиле мы должны воспитывать наши кадры.
В трудах же т. Скрыпника мы видим явно беззаботное и свободное отношение к теоретическому наследию классиков марксизма-ленинизма и к применению его к существенным вопросам нашей революционной практики. На этом тем более надо заострить [внимание], что мы должны оберегать молодое поколение от малейшего воздействия таких привычек и приемов в работе; мы должны его воспитывать в духе большевистской непримиримости ко всяким уклонам от марксо-ленинской теории, в духе последовательного проведения в жизнь учения Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина.
Нельзя ни на минуту забывать, что книги пишутся для широких масс, на них учатся и воспитываются сотни тысяч, миллионы. Это обязывает каждого большевика»
[581].
Во-вторых, «метод» критики взглядов Н. А. Скрыпника до примитивности прост (хотя в то время уже и воспринят большинством советских обществоведов как эффективный): из общего контекста вырываются отдельные высказывания и через их сопоставление с подобранными цитатами из трудов К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина и И. В. Сталина (это «мерило» обязательно использовалось как «тяжелая артиллерия», как истина последней инстанции) обнаруживаются расхождения, несовпадения, специфические отличия. Чем больше разница в сопоставленных словах – тем хуже для автора рецензируемой работы. Тем более серьезные обвинения ему выдвигались. Не стоит говорить: любая личность с ярким, неординарным мышлением, индивидуальным поведением не могла не попасть в изобретенную ловушку. Никто даже не ставил вопрос: а возможно, неверны или хотя бы не во всем верны те «лакмусовые бумажки», которые применялись для вынесения окончательных вердиктов. Между тем в процессе развития советской историографии в конце концов было убедительно доказано, что сталинская позиция выглядела далеко не всегда безупречной. Она была оценена как объективно ошибочная, в частности противоречившая ленинской, в первые недели после победы Февральской революции.
Шлихтер же и в этом, и в отношении других случаев апеллировал к сталинским положениям, как несомненно верным.
