О статье А. Г. Шлихтера выше уже шла речь, а вот что касается рукописи статьи Николая Скрыпника, то она не была опубликована и с ней не смогут ознакомиться исследователи. Очевидно, она или попала в ведомство того же «т. Балицкого» и там «затерялась», или же была изъята из редакционного портфеля «Большевика Украины», или в каких-то инстанциях, возможно, в отделах ЦК КП(б)У, бесследно «исчезла».
Однако не может не поражать и не угнетать сознания нечто другое. Николай Алексеевич уже был доведен до состояния, когда не просто признавал вымышленные (или весьма сомнительные) ошибки, но и проявлял полную готовность к их развенчанию, к опровержению – ни больше, ни меньше – самого себя.
Кроме теоретических ошибок Скрыпник безжалостно корил себя за то, что не проявлял должной бдительности в отношении враждебных элементов, которые якобы попали непосредственно в его окружение: «Во многих случаях я разоблачал и бил врага, но было много случаев, когда я этого не делал и упорствовал в отношении отдельных лиц, не признавая, что они враги.
Было одно-два таких лица, в отношении которых я не признавал, что они являются врагами, а потом выявилось, что они на самом деле носили маску, прикрывались и были враждебными силами»
[600].
К чести Николая Алексеевича, он еще как-то пытался ограничить масштабность уже неотвратимого удара по своим сторонникам – вел речь только об «одном-двух» лицах. Однако в ГПУ «бухгалтерия» на этот счет была собственная. Поэтому и расчет на обеспечение безопасности сторонников, коллег был призрачным. В который раз «вызывая огонь на себя», безусловно уставший и упавший духом революционер завершил свою речь еще одним панегириком в адрес генсека и довольно скромными, точнее – маловыразительными заверениями в своей полезности делу партии, ее линии. «Я считаю, – подчеркнул Николай Алексеевич, – что из тех указаний, которые сделал т. Сталин на январском пленуме, из того многозначащего широкого и всеохватывающего анализа, который он дал о расстановке сил на пороге двух пятилеток, нам надо сделать для себя все выводы для того, чтобы подковать всю парторганизацию, для того, чтобы проверить все кадры и переставить их соответственно необходимости.
Я свое слово говорю не по личному поводу и не в качестве только личных объяснений, и это имелось, и посему я не буду добавлять то, что я – бывши в прежние годы не на последних местах в борьбе за линию партии и за стоящие перед партией задачи, – и теперь, на теперешнем трудном и сложном этапе, когда мы имеем столь осложненные задачи, постараюсь быть и, думаю, сумею быть не в последних рядах»
[601].
Он еще на что-то надеялся. Собственно, усмирив гордыню, униженно просил предоставить ему шанс. Однако выступление П. П. Постышева, который взял слово сразу же после Н. А. Скрыпника, перечеркнуло последнюю надежду. В распоряжении автора был вариант стенограммы на русском языке, который в некоторых деталях, редакционно, а не по сути отличается от документа, которым пользовались в упомянутой выше публикации киевские исследователи Р. Я. Пирог и Ю. И. Шаповал (очевидно, это был вариант перевода в газете «Известия ВУЦИК» от 23 июня 1933 г.).
Начал второй секретарь ЦК КП(б)У с очень симптоматического тезиса «Притупление большевистской бдительности по отношению к классовому врагу – вот наиболее тяжелая по своим последствиям вина партийных организаций Украины. В этом основная, коренная их ошибка.
Отсутствие большевистской бдительности привело к тому, что вредительские, контрреволюционные элементы получили широкое поле деятельности именно на Украине»
[602].
Остановившись коротко, буквально в нескольких словах, на фактах вредительства в земельных органах, П. П. Постышев тут же перебросился на ситуацию в духовной сфере. «Не подумайте, – заявил он, – что враг орудовал только в системе наших земельных органов. Вредительские контрреволюционные элементы смогли расставить свои силы и на других участках социалистического строительства и притом нередко на руководящих постах.
Возьмите культурный фронт. Культурное строительство на Украине, этот важнейший фактор осуществления ленинской национальной политики, имеет самое прямое и непосредственное отношение ко всей нашей повседневной борьбе. А ведь на этом серьезном участке засело немало петлюровцев, махновцев, агентов иностранных контрразведок, пустивших глубокие корни, игравших руководящую роль на отдельных участках культурного строительства»
[603]. Вслед за этим весь остаток (а это две трети выступления) было посвящено перечислению тех врагов, которые засели в Наркомпросе, и их действий, для чего там, дескать, были созданы благоприятные условия.
Заметив мимоходом, что выступление Скрыпника никак и никого удовлетворить не может, второй секретарь ЦК КП(б)У сказал, что «тот участок, которым до недавнего времени руководил тов. Скрыпник, я имею в виду Наркомпрос и всю систему органов просвещения Украины, – оказался наиболее засоренным вредительскими, контрреволюционными, националистическими элементами…
…Вредители в Наркомпросе расставили своих людей по всей системе органов просвещения… Об этом надо было вам, тов. Скрыпник, здесь рассказать. О том, как дело украинизации в ряде случаев оказалось в руках разной петлюровской сволочи, о том, как эти враги, и с партбилетом, и без такового, прятались за вашу широкую спину члена Политбюро ЦК КП(б)У, о том, как вы нередко защищали эти чужие, враждебные нам элементы. Об этом надо было говорить, это главное»
[604]. Кроме отмеченного выше, речь шла о защите Скрыпником целого ряда работников Наркомпроса, необоснованно обвинявшихся в национализме.
И далее: «Конечно, своим выступлением здесь тов. Скрыпник своих ошибок не исчерпал. Ошибки имеются большие, ошибки серьезные и в литературных работах тов. Скрыпника по национальному вопросу и культурному строительству, и в его руководстве Наркомпросом»
[605].
Окончил же П. П. Постышев, без тени сомнения, следующим: «Я несколько отклонился в сторону, но все это вопросы, которые имеют прямое и непосредственное отношение к причинам провала хлебозаготовок на Украине в прошлом году. Ведь такие факты могли иметь место только благодаря тому, что не было у партийных организаций Украины большевистской бдительности в отношении классового врага»
[606].
На этом пленуме только трое выступавших после доклада П. П. Постышева поддержали его оценки деятельности Н. А. Скрыпника – Н. Н. Попов, В. П. Затонский, К. В. Сухомлин. Первый из них несколько расшифровал обвинения: «…Не в том ошибка т. Скрыпника, что он честно и много говорил об освобождении трудящихся масс Западной Украины от ига фашизма и капитализма, а в том, что он безгранично доверял Яворским, Баданам, Эрстенюкам и на определенном этапе даже Василькову, Турянскому, Максимовичу, то есть агентам того же фашизма. Не в том ошибка т. Скрыпника, что он хотел установить единое правописание для Советской Украины и для Западной Украины, потому что в этом ничего страшного нет, а в том, что в вопросе правописания он пошел на поводу буржуазных националистических элементов Западной Украины, для которых правописание – грамматика, терминология – есть орудие националистической политики, разрыва между трудящимися массами Украины и других советских республик, орудием политики отделения Украины от Советского Союза и подчинения ее межнациональному империализму»
[607].
