Третий грех – это поддержка и даже пропаганда в трудах ученого-марксиста «националистической теории о безбуржуазности украинской нации», авторство которой А. П. Любченко приписал В. К. Винниченко, а среди популяризаторов назвал М. С. Грушевского, В. Сухино-Хоменко, В. Е. Свидзинского и А. И. Бадана.
Следующим, четвертым, теоретическим грехом Скрыпника Любченко определил «идеализацию, приукрашивание Центральной Рады». Скрыпниковские ошибки подхватили и распространяли тогдашние историки, среди них – Сухино-Хоменко, Свидзинский, Каретникова.
Наконец, автор выступления перед молодежью обвинил Николая Скрыпника в отстаивании точки зрения («теории») о существовании такого течения, как «национал-большевизм» («шумскисты», «укаписты», «разломовская ренегатская группа Василькова-Турянского» в КПЗУ и т. д.).
Как и другие авторы публичных выступлений против Н. А. Скрыпника, А. П. Любченко поддержал П. П. Постышева в утверждениях, будто бы испытанный большевик неправильно реагирует на справедливые требования самостоятельно разоблачить основные свои ошибки.
Знакомясь со всеми этими публикациями (а кроме «Вестей ВУЦИК» подобные материалы появлялись и в других органах печати, в частности местной), Николай Алексеевич чувствовал, как каждый раз в душе закипает обида. Неужели читатели, рабочие, крестьяне, интеллигенция поверят в то, что он вместе с их врагами борется против ленинизма, большевизма, социализма?! Против новой жизни, народа, Украины?..
А ведь поверят, находясь под постоянным идейно-психологическим прессингом! И еще, если сам он, Николай Скрыпник, «признается в грехах», «беспощадно разоблачит» их, как того добивались партийные функционеры! Пожалуй, с него и «выжимают» «объяснение», чтобы, напечатав в газетах, окончательно растоптать в глазах общественности, по сути, уничтожить. Как же можно с этим мириться? Как можно этому сознательно способствовать?..
Рождались и другие мысли. Николай Алексеевич все больше понимал, что никакие раскаяния не изменят ситуации – планы погромной пропагандистской кампании против него были далеко идущими, рассчитанными на длительный период. Надеяться, что в ближайшее время он удовлетворит требования своих истязателей и его страдания закончатся, не приходилось. А в дальнейшем быть «пешкой» в чужой игре значило обречь себя на бесконечные нравственные пытки.
Выход один – мгновенным решительным движением покончить счеты с жизнью, и хотя бы немного, пусть страшной ценой, ценой крови – реабилитировать себя за то, что под невероятным давлением объективных и субъективных обстоятельств начал медленно сдвигаться по наклонной плоскости. Уйти из жизни несокрушимым, несломленным, нерастоптанным, честным, порядочным человеком. Не изменить своим идеалам, убеждениям – не предать себя…
Роковое решение вызревало медленно, все укрепляясь, оставляя все меньше места для сомнений, надежд на чудодейственную смену ужасающих тенденций.
Последний раз убедившись в абсолютной бесперспективности, алогичности и безнравственности дальнейшего диалога с теми, кто требовал от него невозможного, Николай Алексеевич 7 июля 1933 г. покинул заседание Политбюро ЦК КП(б)У, которое начало рассматривать его письмо, и о последнем решении уже не знал. Пересекая площадь им. Ф. Э. Дзержинского, он поднялся в свой кабинет в Госплане, который находился в доме Госпрома. Возможно, в последний раз взялся за перо.
…Много лет спустя журнал «Современность» («Сучасність») предоставил свои страницы для воспроизведения неизвестных до того заметок В. К. Винниченко. К логическим утверждениям писателя-эмигранта о том, что обязательно должно было быть предсмертное письмо Н. А. Скрыпника, редакция сделала такое примечание: «Эти логичные предположения В. Винниченко в эмиграции соответствуют полностью правде. Н. А. Скрыпник оставил после самоубийства большое письмо, адресованное Политбюро ЦК КП(б)У. В письме осудил новый курс национальной политики и мотивировал причину своей смерти. Это письмо никогда не было опубликовано. Упоминание о нем и цитата (в несколько строк) из этого письма появилась в прессе сразу после смерти Н. Скрыпника. Также в литературном и политическом мире тогдашнего Харькова ходили об этом письме слухи и предания»
[624].
Думается, здесь все ясно. Для написания «большого письма», в котором бы осуждался «новый курс национальной политики» и была бы изложена причина самоубийства, у Николая Скрыпника просто не было времени. Если бы такое письмо было, оно бы непременно было именно большим, основательным (краткой запиской он никогда бы не удовлетворился – это было совсем не в его характере).
Если такое письмо все же было, можно предположить, что в основном оно было написано заранее – речь, конечно, о критике изменения курса в национальной политике.
Возможно, что в пересказах распространялись фрагменты так и не найденной записки в адрес Политбюро, которую от Н. А. Скрыпника слишком настойчиво требовали чуть ли не до последнего вздоха.
В обоих случаях заключительные слова – о сведении счетов с жизнью – должны быть написаны в последние минуты, в кабинете Госплана…
После этого – звонок жене, короткие, сухие слова прощания и – роковой выстрел.
Николай Скрыпник был еще в сознании, когда на шум сбежались потрясенные работники из соседних кабинетов. Будто смущенно оправдываясь, он успел произнести: «Это последняя ошибка Скрыпника». И медленно закрыл глаза…
Что он имел в виду, каждый мог в тот момент и, может, сейчас понимать по-своему…
X. После смерти
Смерть для Николая Алексеевича Скрыпника стала той чертой, за которой наступило бессмертие.
Здесь все слилось воедино, дополняя друг друга. И то, как он до конца боролся, и то, какой реальный след оставил после себя на земле, и то, какими были идеи, путевой звездой звавшей его к победе и способной вдохновлять последователей, а также то, как ушел из жизни. Когда погиб Александр Пушкин, один из его друзей точно и тонко подметил: если бы не было той зловещей дуэли, мы бы, наверное, знали несколько иного Пушкина. Трагическая смерть «невольника чести» стала общественным потрясением, возвысила в воображении нации, человечества образ не только поэта-гения, но и исполина духа. Иными словами, без дуэли не было бы Пушкина, потому что Пушкин был невозможен без дуэли. Этот феномен своеобразно повторился, продолжил существование и в судьбе Николая Скрыпника.
По поводу выстрела в Госпроме по «свежим следам» и позднее появлялись самые различные мнения, оценки. Его воспринимали как акт неповиновения, как проявление несокрушимости и продолжение борьбы, как последний довод жизненной правоты, как грозный приговор сталинскому тоталитаризму, как окончательное прозрение, разочарование в деле, которому служил и без остатка отдал жизнь, как символическую победу мудрой, предусмотрительной личности над всей античеловеческой политической системой, чем немало возмутил палачей. Возможно, в каждом из этих соображений есть свой смысл, возможно, они совокупно вырисовывают все, что сконцентрировалось в момент, когда взводился револьверный спуск. А возможно, что здесь присутствует, а то и превалирует нечто надуманное, нафантазированное, тогда как действительное, истинное все еще прячется от тех, кто стремится разгадать и объяснить смысл последнего шага выдающегося революционера, партийного и государственного деятеля.
