Нарком юстиции достаточно подробно остановился на опровержении обвинений деятелей УКП в преследовании ее членов со стороны КП(б)У, государственных учреждений республики.
Николай Алексеевич показал, что партийное руководство УССР осуществляет в отношении бывших и нынешних членов УКП дифференцированный подход: «Я должен сказать, что, как уже заявлялось мною на заседании Президиума Исполкома, было время, когда мы встречались с УКП по разные стороны баррикады, когда они с оружием в руках боролись против советской Украины, против коммунистической партии. В дальнейшем отдельные работники – члены УКП – перерабатывались, отказывались от своих позиций, признавали ошибочность своих действий и с повинной приходили к пролетариату каяться в своих ошибках, чтобы получить возможность идти в рядах коммунистической партии на общую пролетарскую работу. Так было, например, с Юрием Мазуренко, бывшим членом УКП, который в 19 году боролся против нас с оружием в руках. Мы испытывали приходящих товарищей в работе и когда видели, что товарищи действительно зарекомендовали себя на деле, мы открывали им доступ в нашу партию. Тот самый Мазуренко, руководивший в 19 г. одним из повстанческих отрядов, теперь является членом нашей партии. Мы не зарекаемся от того, чтобы даже наши враги, боровшиеся с нами, после того, как они действительно раскаются в своих ошибках и зарекомендуют себя, совместно и товарищески с нами работали»
[318].
Однако не все члены УКП вели себя одинаково. «„Мы видим, – отметил испытанный большевик, – что в рядах Украинской Коммунистической партии имеется достаточно лиц, которые и раньше боролись против нас с оружием в руках, и до сих пор не признают ошибочности своих позиций, а только перешли на другой путь борьбы против коммунистической партии большевиков. Естественно поэтому мы должны были зорко смотреть за тем, чтобы УКП, вокруг которой концентрируется естественное недовольство различных собственнических элементов, чтобы эта УКП не стала оружием против нас. Имелись попытки прямых петлюровцев вступать в Украинскую Коммунистическую партию. Поэтому и Коминтерн, и Комиссия должны признать необходимым и целесообразным, если один из государственных органов, ГПУ, которым руководят наши товарищи, наблюдая за теми щелями, куда лезет контрреволюция, наблюдают и за этой щелью: нет ли здесь таких элементов, которые только прикрываются коммунизмом, а в действительности ведут контрреволюционную, бандитскую деятельность»
[319].
В подтверждение своих слов нарком юстиции Украины привел конкретный пример: «В УКП имеются отдельные личности, например, член ЦК УКП Авдиенко – человек, который в 1919 г. был у Григорьева, бывшего командующего армией. Григорьев – изменник Советской власти, поднявший в 1919 г. восстание на Украине, имевшее серьезное значение для нашей власти и для международной революции. Авдиенко потом заявил о своем отказе от вооруженной борьбы против Советской власти. Когда мы разбили Григорьева, он вступил в УКП и стал ее членом. Но он начал вести, будучи в ЦК УКП, свою агитационно-пропагандистскую деятельность, направленную к разложению Красной армии. Что же: для того ли у нас революционная власть, чтобы это позволить, чтобы позволить разлагать основы Красной армии? Разумеется, нет. Мы должны были предпринять репрессивные меры: он был выслан из Украины. Когда мы легализировали так называемую Украинскую Коммунистическую Партию и допустили ее свободную деятельность, то мы не взяли на себя обязательство не защищать рабоче-крестьянскую власть от тех прямых нападок, которые делаются со стороны членов УКП. Поэтому заявления о том, что мы применяем меры насилия, ничего не значат: мы их и будем применять против всех тех, кто будет действовать подобным образом»
[320].
Н. А. Скрыпник считал, что революционная законность должна применяться без каких-либо послаблений в отношении любых проявлений преступности, правонарушений, каких бы учреждений или важных персон они ни касались. Так, на XI окружной партийной конференции в Мариуполе 25 ноября 1925 г., где Скрыпник выступал с докладом об отчете ЦК КП(б)У, в его адрес прозвучал упрек, что суды республики нередко перегибают палку, слишком жестоко наказывая ответственных работников за, казалось бы, не такие уж и серьезные нарушения норм социалистического общежития. В частности, речь зашла о некоем Панове, который, используя служебное положение, склонял к сожительству подчиненную сотрудницу. «Я отвечаю тов. Лымареву, – отметил министр юстиции, – который здесь на партконференции выступил с осуждением суда и позволил себе сказать, что т. Панов неправильно осужден по 169 статье, которая говорит о том, как влиять рабочему классу на тех отдельных лиц, которые использовали свою власть для того, чтобы превратить свою сотрудницу в наложницу. Рабочий класс считает это одним из самых тяжелых преступлений, потому что это оскорбляет его, когда его дочери и женщины, идущие продавать свою рабочую силу, попадают на [чье-то] удовольствие. И закон установил, что те, кто находится у нас на работе, обманывают доверие рабочего класса и используют свою власть, чтобы совершать такие действия, получают приговор к лишению свободы со строгой изоляцией не менее 3-х лет. Суд здесь взял самую низкую [границу] и установил 3 года, а Лымарев говорит, что осудили слишком строго. Я скажу, что могли и 10 лет дать, а меньше чем на 3 года не имели права. Вы хотите, чтобы его оправдали, чтобы для него переделать весь закон и чтобы рабочий класс, используя это, наказывал его менее строго, чтобы было повадно и другим администраторам использовать зависимость от него работницы. Я не думаю, что партконференция стала бы на точку зрения Лымарева»
[321].
Тогда же нарком твердо пообещал, что не будет ни малейшего послабления в отношении административных лиц, которые дошли до избиения рабочих в Бердянске
[322].
Николай Алексеевич беззаветно верил в преимущества революционной, социалистической законности по сравнению с буржуазной. И когда премьер-министр Франции Р. Пуанкаре обратился к Советскому правительству с просьбой смягчить приговор в отношении ряда деятелей науки, осужденных в 1924 г. по делу «Центра действия» (среди привлеченных к ответственности были и профессора), советский нарком с присущими ему прямотой и страстью ответил: «Глубоко возмущаясь, мы отвергаем любое право Пуанкаре, у которого руки в крови рабочих, выступать против высшей кары, применяемой по отношению к шпикам… С глубоким возмущением и презрением надо отнестись к лицемерному заявлению Пуанкаре в пользу польско-французских шпиков. Из 18 обвиняемых по делу Центра действия только 3 принадлежат к профессуре. Это десятистепенные величины из цеха ученых, это ремесленники профессорской кафедры, ничем себя не проявившие. Единственная наука, где отличились гг. Василенко и Тортаковские, – это наука шпионажа и обслуживания интересов буржуазии. Но даже и к этим “ученым” шпикам пролетарский суд отнесся с милосердием, не присудив их к высшей каре. Пролетарский суд может с презрением пройти мимо заявления Пуанкаре. Советская республика в себе самой имеет гарантии законности и милосердия»
[323].
