Возможно, на этом стоило бы поставить точку в и без того затянувшейся дискуссии, но нельзя не затронуть вопрос и по поводу предположения, будто испытанный революционер и крупный государственный деятель сегодня не может эффективно защищаться от оппонентов. Может! И еще как!!
Кто еще, кроме «коммунистического догматика Скрыпника», мог в 1929 г. (не забываем – «год великого перелома», год сталинского юбилея, определяющий год в становлении – может, точнее, в окончательной победе – тоталитарной системы) ломал все упрочившиеся стереотипы и бесстрашно выступал со статьями в принципиальную оборону национальной самостоятельности украинской литературы? Гадать не стоит – никто!
А нарком образования по поводу недели украинской литературы в Москве выразил открытое недовольство наименованием события, от которого, как он счел, повеяло духом великодержавничества. «Так называют российские газеты, – писал Николай Алексеевич в статье “Украинская неделя в Москве”, – встречу русских и украинских писателей, происходящую в Москве. Название неверно. Дело не в том, что там, в Москве, идет украинская неделя показа (тут и далее подчеркнуто мною. – В. С.) украинской литературы русскому писателю или читателю. Дело в том, что там происходит встреча двух новых советских литератур. Представители новой советской литературы, имеющей за собой давнюю историческую базу русской культуры, до революции – господствующей, идут на братскую встречу с представителями новой советской литературы украинской, имеющей за собой столетия угнетавшейся, гонимой и заброшенной украинской культуры. Какова суть встречи, какой ее исторический и политический смысл? Сущность и смысл таковы: окончательно ликвидировать старое недоразумение и недоверие и закрепить пути сотрудничества для единой цели на различных национальных территориях»
[437].
Лейтмотив статьи заключается в том, что украинская литература может и должна развиваться в сотрудничестве с русской, белорусской, иными литературами, но без претензий, посягательств на руководство с чьей бы то ни было стороны. Равенство национальных литератур – вот идеал, за который Н. А. Скрыпник боролся и готов был идти, как еретики, на костер. И, между прочим, тот костер уже разгорался, все сильнее полыхал и попасть на него было гораздо легче, чем В. К. Винниченко или Е. Ф. Маланюку, не пропускавшим возможности из-за дальних границ «уколоть» собратьев по перу из Советской Украины, которые, дескать, в очередной раз «поехали бить челом Москве». Отвечая обоим, украинский деятель отмечал: «Им совершенно непонятно, как это могло случиться, что в нашем Советском Союзе теперь разве что какие-то историко-литературные ихтиозавры могут отрицать самостоятельность украинской литературы и культуры в ее историческом прошлом, в ее настоящем и в ее грядущем развитии. Для нас, работников Советского Союза, такими же дикими и недопустимыми являются заявления некоторых представителей литературной критики о том, что Шевченко является одним из представителей русской литературы, а русские классики – Толстой, Тургенев, Некрасов и т. д. – в такой же мере являются для современных украинских писателей предками и учителями, как и для современных писателей русских»
[438].
Итак, обособленность, самостоятельность украинской литературы Николай Скрыпник защищал просто-таки отчаянно. И здесь для него не было ни императивных директив, ни общепризнанных авторитетов, перед которыми он пасовал. Весьма показательно отношение к Максиму Горькому, творчество которого Николай Алексеевич высоко ценил, но вместе с тем некоторые антиукраинские высказывания не мог ему простить. В той же статье «Встреча» автор напомнил, как украинские литераторы обратились к автору романа «Мать» за разрешением на перевод произведения на украинский язык. Ответ из Соренто, где тогда находился М. Горький, просто ошеломил: «…Перевод этой повести на украинское наречие… не нужен…» Правофланговый советской культуры, оказывается, был удивлен поведением людей, которые «стремятся сделать наречие “языком”… и угнетают тех великороссов, которые очутились меньшинством в области этого наречия»
[439]. То есть украинский нарком без тени пиетета и с высоким достоинством заявил: «Украинский читатель ценит М. Горького как писателя, украинский писатель радушно встречал в Харькове приезд Горького, хотя и надеялся, что М. Горький не только в частной беседе, но и в печати отречется от своих прежних заявлений (в начале 1926 г.), от которых несет навозным запахом русотяпства»
[440].
Статья «Встреча» была опубликована в один день – 7 февраля 1929 г. в харьковском «Коммунисте» и московских «Известиях». Однако «Известия» процитированные выше строки опустили, что вызвало мгновенный решительный протест Н. А. Скрыпника, помещенный через день, 9 февраля, в приложении к «Известиям» – издании «Литература и искусство».
Нарком просвещения Украины не только упорно защищал украинскую литературу, искусство, культуру именно как национальные феномены, но и энергично «продвигал» их в мир, в Европу. Здесь примеров, возможно, не так много, но они весьма показательны.
Во время путешествия во Францию осенью 1927 г. Николай Алексеевич жадно впитывал в себя новейшие достижения зарубежной, в первую очередь, разумеется, французской культуры, искренне жалел, как мало о них было известно в Украине, пытался завязать прочные отношения между Францией и Украиной. С удовольствием констатируя наличие в учебных заведениях украинских публикаций, он заявил: «Я… сделаю, как нарком просвещения, все от меня зависящее, чтобы в парижских библиотеках, в первую очередь в библиотеке Института славяноведения, образовались украинские отделы»
[441]. В разговорах с парижскими учеными советский нарком доказывал, что французам просто необходимо изучать украинский язык, без чего «ни один француз не сможет ничего делать в Украине».
После визита завязались отношения с французской стороной. Их результатом, по мнению Ильи Борщака, в частности, стало то, что «благодаря Скрыпнику и М. Яворскому Украинский отдел Института славяноведения при Парижском университете является сегодня (написано в 1950 г. – В. С.), несомненно, лучшим во всей Западной Европе»
[442].
После изложенного предпочтительнее всего дать возможность читателю самому делать выводы о зависимости Николая Скрыпника от партийных догматов и о его личной «пропитке» тем же догматизмом. Однако, чтобы автора этих строк не обвинили в стремлении уклониться от определенного ответа на им же поставленные вопросы, следует формулировать твердое, категорическое отрицание.
Догматиком, закоренелым доктринером Николай Алексеевич не был. И, собственно, именно потому, или в первую очередь потому, ему пришлось самому сводить счеты с жизнью – так как по догмам он никогда не жил, а когда его попытались силой заставить это сделать – другой формы протеста, выхода он не нашел!
