Впрочем, всерьез читать этого историка трудно. Он описывает Варфоломеевскую ночь по «Мемуарам» Маргариты, но делает Коконнаса любовником… герцогини Немурской (матери Гизов); он хвалит защиту короля Наваррского в 1574 г., но еще не знает, что «Оправдательная записка» составлена его супругой, притом что многие другие уже это знают; позже он слово в слово следует Мезере, сообщая о связи [королевы] с Тюренном и о «войне влюбленных». Наконец, он утверждает, что Маргарита, «обесчещенная, не смея возвращаться к супругу, отправилась скрывать свой позор и усугублять его в отдаленные замки, где полагала возможным свободней предаться своим наклонностям. С того периода лучшее, что историк может сделать для нее, — это больше не говорить о ней»
[746]. Вот он и не говорит.
Последняя книга, которая задержит здесь наше внимание, — это «Дух Генриха IV», датированный 1777 г., новое свидетельство, что культ первого Бурбона укреплялся. В предисловии издатель сообщал, что своей книгой продолжает традицию, возникшую после публикации «Генриады» Вольтера: «С тех пор каждый год воздвигался новый памятник во славу Генриха. […] Поскольку публика благосклонно встречает все, где описывается этот великий государь, то появляются все новые произведения; пусть некто повторяет то, что уже сказал другой, этого не замечают — достаточно говорить о Генрихе, чтобы снискать одобрение». То есть подобная популярность избавляет от необходимости вдумываться. Эта книга — коллаж из отрывков из разных текстов о короле, сделанный самим издателем, который указывает свои источники в скобках. Цитируются многие авторы, в том числе Сюлли, д'Обинье, Летуаль, де Ту, Матьё, Бассомпьер, Перефикс… Особо подчеркнуты склонность короля к спорам, его любезность, его юмор. Без конца повторяется, что он любил женщин, но теперь эта черта выглядит проявлением его добродушия, а упреки, которые доминировали в исторических трудах начала века, как будто остались в далеком прошлом. Текст почти умалчивает о Маргарите, упомянув ее всего единожды: «Еще одним, может быть, не менее весомым доказательством любви к народу, какое Генрих предъявил ему, был тот факт, что он, расторгнув брак с Маргаритой де Валуа, от которой претерпел немало огорчений, заключил второй вопреки сердечной склонности»
[747].
Эта книга, «популярный» и упрощенный вариант ученой истории, которую олицетворяли два ранее упомянутых произведения, показывает, что представления, распространенные среди «широкой публики», были по преимуществу теми же, которые имела интеллигенция (intelligentsia). Генрих IV стал непогрешимым героем, которого, конечно, занимали женщины, но исключительно как любовницы; что касается его первой супруги, она была виновна в том, что доставляла ему «огорчения» — без чего бы все ее благополучно забыли.
Женщины как объекты историографии
Однако были историки, как будто не разделявшие этих идей. Они, напротив, особо интересовались прежде всего женщинами, выделяя их как группу — уже не ради прославления, как когда-то делали составители списков «знаменитых женщин», а чтобы сделать их объектами исследования самих по себе. Стала ли эта новая любознательность следствием некоего «раздела сфер», при котором история Франции избавлялась от этих действующих лиц, отдавая их узким специалистам? Или это было проявлением двойной реакции, со стороны дворян и феминистов, на те социальные и идеологические перемены, какие происходили под влиянием философов? Так или иначе, авторы этих произведений часто были благосклонны к женщинам, проявляли желание их реабилитировать и порой открыто критиковали изменения, неумолимо происходившие в их веке. Тем не менее они, как правило, занимали оборонительные позиции и были далеки от понимания того, чем эти изменения чреваты.
В 1769 г. аббат Ла Порт опубликовал «Литературную историю французских женщин», вполне вписавшуюся в ряд модных книг. Это было нечто вроде «дайджеста», посвященного одной даме и имевшего вид набора писем, где кратко, простым и приятным языком излагались биографии и произведения знаменитых и ученых женщин. В «уведомлении» читателю автор заявлял, что хочет «показать, чего может достичь женщина на поприще Науки, когда умеет подняться над предрассудком, запрещающим ей развивать свой дух и совершенствовать свой разум», и ополчался «на несправедливость тех, кто требует, чтобы женщины никак не использовали свой ум». Статья, посвященная Маргарите, была написана в очень нейтральном тоне и включала довольно длинные цитаты из «Мемуаров». Мнение автора достаточно ясно видно по вступительной формулировке: она была «известна своим происхождением, красотой, умом, романами, литературными заслугами и приверженностью к католической религии»
[748]. Присутствие романов в перечне достоинств, приписываемых королеве, показывает, что эта составная часть биографии отнюдь не роняла персонаж в глазах аристократической публики, на которую рассчитывали авторы, и что образ последней из Валуа по-прежнему выглядел очень положительным, сколько бы гадостей к тому времени ни наговорили по ее адресу.
Через три года академик Тома, выпустив «Опыт о характере, нравах и духе женщин в разные века», представил «историческое полотно», демонстрирующее, что «женщины могут обладать любыми достоинствами, которыми пожелали бы их наделить религия, политика или управление». Отталкиваясь от констатации, что, «какие бы страны и века ни окинуть взором, почти везде увидишь женщин, которым поклоняются и которых угнетают», автор пытается разобраться в отношениях между полами, модальностях угнетения женщин, а также во влиянии институтов и событий на человеческие поступки. Так, он отмечает в каждой эпохе сильное сходство в формах поведения мужчин и женщин, перевешивающее их различие, и показывает, что в воинственные века женщины бывали воительницами, а в утонченные времена — писательницами. В этом контексте он упоминает о постоянном стремлении женщин добиться тех же прав, того же образования и того же уважения, какими пользовались их спутники, стремления, в частности, проявившегося в Споре о женщинах XVI–XVII вв. В связи с этим упоминается «Ученое и тонкое рассуждение» Маргариты наряду со многими другими феминистскими сочинениями, которые, однако, — отмечает Тома, — мало способствуют решению вопроса, потому что «двадцать цитат не стоят одного довода»
[749].
Наиболее интересно, несомненно, то рассуждение, в котором автор пытается проследить, как менялось место, занимаемое женщинами, в течение двух предыдущих веков. Действительно, при этом особенно бросается в глаза снижение их статуса: «Шестнадцатый век, когда этот вопрос [Спор о женщинах] возник и бурно обсуждался, возможно, был для женщин самой блистательной эпохой. С тех пор произведений, написанных в их честь, стало намного меньше. Эта разновидность всеобщего воодушевления, побуждающего к серьезной галантности, несколько пошла на спад». Тома связывает этот феномен с угасанием рыцарства и с тем, что общество стало гораздо более неоднородным, подчеркивая, какие негативные последствия эти перемены повлекли за собой для женщин, которые «при Людовике XIV были вынуждены чуть ли не прятаться, чтобы получить образование, и краснеть за свои познания». И упадок продолжается: «В этом веке похвал женщинам стало меньше, чем когда-либо». Эти соображения сопровождаются довольно суровыми суждениями о мужчинах-литераторах: пусть даже их сочли воплощением прогресса, но на самом деле они, на взгляд автора, сыграли довольно неприглядную роль. Это относится к Мольеру, гениальному театральному деятелю, но плохому живописцу нравов, как пишет Тома, упрекающий его за поверхностный антифеминизм и за осуждение ученых женщин в эпоху, когда последним и так было трудно удовлетворить столь законное желание [учиться]. Это же относится и к Буало, который не находил ни одну женщину достойной уважения, хотя имел дело с весьма выдающимися. Наконец, автор критикует издержки самого классического XVIII века в целом: «Под воздействием Просвещения взгляды становятся холодными»
[750].
