Несомненно, это одно из самых тонких исследований эволюции, какую претерпело место женщины во Франции со времен Возрождения. Однако очевидно, что даже этот проницательный ум не связывает их судьбу со статусом аристократии. «Женщины» достойны сожаления как изолированная группа, которая выглядит обреченной из-за неумолимого прогресса Разума и Умеренности. Возможно, они воплощали ностальгию по былым временам, но тогда, во второй половине XVIII в., они уже не воспринимались как часть мира, который противостоит другому миру; в их закате не видели один из видимых признаков заката целого общественного класса, в их «упадке» не усматривали предвестие другого упадка — а ведь тот был уже очень близок.
Интерес к женщинам как к группе можно обнаружить также в «Исторических и критических воспоминаниях и анекдотах о королевах и регентшах Франции» Дрё дю Радье. Это произведение включает длинную статью о Маргарите, автор вдохновляется ее книгой и при написании раздела, посвященного любовницам Генриха IV: ведь здесь наряду с королевами (хоть и после них) описаны и королевские фаворитки, образуя смесь, очень показательную для состояния умов тех, кто изучал тогда объект под названием «женщина». Автор, прочитавший многих историков, которых у нас был повод процитировать, и во многом вдохновлявшийся «Мемуарами» королевы, довольно критически отнесся к обвинениям, выдвинутым против нее, по крайней мере к тем, которые относились к периоду ее молодости. Он поставил под сомнение ее кровосмесительные связи, как и ее виновность в убийстве Ле Га. Он переосмыслил некоторые факты, уверяя, например, что союз брата и сестры после Жарнака был, несомненно, инспирирован Екатериной, как и ссора между ними через несколько лет, поскольку их дружба, возможно, начала внушать опасения королеве-матери. Он сомневается и в том, что королева плела интриги в Нераке: «Не считаю, что похождения этой монархини во время этой поездки в Гасконь надежно подтверждены»
[751].
Это довольно сдержанное суждение, где женщине-политику почти не остается места, соседствует и с определенным восхищением писательницей. Так, сопоставляя утверждение Маргариты, что в 1574 г. она взялась защищать мужа, и документ, изданный Ле Лабурёром, автор находит, что, «если записка, которой пользовался король Наваррский, действительно принадлежала перу королевы его жены, это превосходный текст». Что касается «Мемуаров», они квалифицируются как «изящная и мастерски написанная апология», и в подтверждение ее блестящего стиля еще раз приводится письмо королевы королю, написанное на другой день после их развода. Тем не менее Дрё дю Радье остается в плену у предшественников и так же, как они, охотно отступает от исторической строгости. Пусть «Сатирический развод» для него — «самая кровожадная сатира на Королеву Маргариту, когда-либо опубликованная», он берет оттуда материал как из «пасквиля того времени». Он, в частности, воспроизводит легенду о головах казненных любовников, как и оскорбительную версию жизни королевы в Оверни. На него, несомненно, повлияли и другие слухи, по-прежнему ходившие: «Уверяют, что [любовное] похождение д'Юрфе [с Маргаритой] было выведено в его романе ["Астрея"] как любовь Галатеи и Линдамора»
[752].
Таким образом, статья отражает как сочувствие автора к героине, так и его неспособность по-настоящему освободиться от пут суждений, высказанных до него. Пусть в начале он пишет, что Маргарита была «самой необыкновенной монархиней из всех, явившихся в XVI в.», потому что «соединила в себе одной все добродетели, все таланты и все изъяны и даже пороки принцев из рода Орлеанов-Валуа», но в завершение цитирует сочувственные стихи отца Лемуана — на его взгляд, лучшее, что когда-либо было сказано о ней. Он также проводит, делая ферматой своего исследования, параллель между королевой и Марией Стюарт; его предпочтения — безоговорочно на стороне последней, грехи которой «были искуплены самым ужасным концом», тогда как Маргарита «отдала Богу то, чего уже не желал мир»
[753]. Параллель между невесткой и золовкой уже проводил Брантом, но отнюдь не такую. Для мемуариста обе женщины в равной мере были жертвами Фортуны. Историк же, явно выражавший тем самым мнение, основанное на множестве злых слов, какие были сказаны о королеве со времен «Сатирического развода», делает совсем другой вывод. Он осуждает ее не столько за то, что она жила в грехе, — в конце концов, для женщины это естественно, — сколько за то, что выжила после отравления и после ухода мужа и вернулась, дразня моралистов. Если бы Маргарите хватило хорошего вкуса умереть раньше, как это сделала королева Шотландии, ей, несомненно, простили бы прегрешения.
Через два года, в 1777 г., появилась первая большая биография Маргариты, сочиненная каноником-библиотекарем Антуаном Монже. «Удивительно, — пишет он в предисловии, — что среди стольких авторов, писавших о частной жизни государей, никто не взялся за частную жизнь королевы Маргариты де Валуа. Благодеяния, которыми она осыпала литераторов, открытое покровительство, которое она им оказывала, обширные знания, какими обладала она сама, делают такое забвение непростительным. Может быть, их остановило то, что не всё в жизни Маргариты было достойно похвалы?» То есть Монже собирался объективно изучить биографию королевы, цитируя источники и пытаясь отделить правду от лжи, правдоподобное от вымысла.
Возникший в результате портрет получился под стать заявлению автора. Оставаясь в зависимости от историков, писавших до него, Монже вместе с Бейлем удивлялся ее лжи насчет возраста, следовал д'Обинье в рассказе о смутах 1580 г., вместе с Летуалем и Дюплесси-Морне описывал эпизоде оскорблением, вместе с Мезере рассказывал об аженской авантюре и взял фразу у Дрё дю Радье (не ссылаясь на него): «Ее воистину можно считать самой необыкновенной монархиней своего века. Она соединила в себе все добродетели и все изъяны королей из ветви Орлеанов-Валуа». Однако автор этой биографии близко следовал «Мемуарам» и чаще всего признавал правоту за Маргаритой. Главное — он полагал, что следует «изгнать яд и желчь, излитые на эту монархиню, действительно повинную в некоторых заблуждениях, но очень далекую от всего, что было написано против нее под действием как отчаяния партии, оставленной своим героем, так и ярости тех, кто не получил никакой выгоды от смут, которые разожгло их честолюбие». В самом деле, этот историк один из первых приписал «Сатирический развод» д'Обинье и увидел причину резкости его памфлетов в его личной и политической озлобленности
[754].
Эта критичность проявилась и во многих других случаях. «Не знаю, — восклицает, например, Монже, — откуда г-н де Варийяс взял, что Генрих II "велел ей благосклонно смотреть [на будущего герцога де Гиза], которого назначал ей в мужья"», и подозревает, что тот выдумал эту подробность. Он приводит версию убийства Ле Га, выдвинутую де Ту, но лишь затем, чтобы, опираясь на Летуаля, оспорить ее: магистрат, — объясняет он, — был слишком склонен верить «в преступления, в каких обвиняли принцев и придворных». Он отметает обвинение в кровосмесительной связи с Франсуа: причиной этих россказней могло быть воодушевление, с каким она говорила о брате. Что касается Генриха, то, конечно, она завидовала ему, но по причине неодинаковой любви, какую питала к ним Екатерина. А в 1582 г. она не хотела возвращаться ко двору, ведь она уже продала свой дом рядом с Лувром; таким образом, на возвращении настаивала Корона. Монже также выражал большое восхищение литературным творчеством королевы. Упоминая о путешествии во Фландрию, он восклицал: «Насколько пыл и интерес, которые она вкладывает в свой рассказ, отличаются от холодных гипербол большинства путешественников ее века!» Точно замечено, что сам Монтень несравним с Маргаритой. Какая жалость, — добавляет он, — что эту «особу, глубоко разбирающуюся в политике», не пригласили «на достойную ее сцену!» и тот факт, что «Мемуары» обрываются, тоже побудил его высказать хвалебное суждение — правда, под влиянием Варийаса: «Изящество, с каким они написаны, пылкость стиля при повествовании, знание человеческого сердца, о котором они свидетельствуют повсюду, и частичное описание интриг при дворе Генриха III — все это приумножает наши сожаления»
[755]. Наконец, в доказательство таланта Маргариты, а также во исполнение своего долга историка Монже после биографии королевы приводит семь ее писем, в том числе три неопубликованных, и, главное, «Оправдательную записку» 1574 г.
