* * *
Итак, более ста лет систематической работы, подрывавшей легитимность власти знатных дам, вылились в целый ряд умерщвлений: умерщвление Маргариты и ей подобных, чисто символическое; умерщвление Марии-Антуанетты и других «врагинь», вполне реальное; и, до кучи, умерщвление, одновременно социальное и политическое, всего женского пола, поскольку режимы, декретировавшие французам новое равенство, лишили этот пол всех политических прав. Действительно, революционеры как наследники Просвещения пошли дальше философов и их предтеч, которые столько не требовали. Они не только изъяли женщин из определения «гражданина», но отрубили головы как королю, так и его супруге и отправили на гильотину тысячи аристократок. Ушли в прошлое не только «варварские» времена, когда царили знатные дамы, — рухнула вся монархическая система.
В этой буре Маргариту извлекли из чистилища, куда она попала уже давно, лишь затем, чтобы осудить еще яростней. Оставленная равными себе на произвол судьбы, осужденная адептами Разума, забытая романистами, ставшая достоянием одних только историков, которые привыкли считать главным источником сведений о ее жизни «Сатирический развод», королева сделалась одним из символов всего того, что ненавидело общество, появившееся на свет в 1789 г. Однако официальный запрет, введенный революционерами для нее и ей подобных, не означал, что женщины простились с Нацией. Напротив. Если Олимпия де Гуж и мадам Ролан де Ла Платьер взошли на эшафот, одна — за то, что хотела «быть государственным мужем», другая — за забвение «добродетелей своего пола»
[762], если в фундамент демократии почти на два века было заложено исключение половины человеческого рода из политики, то дискуссия об отношении между полами, было затихшая после окончания Спора о женщинах, возобновилась на новых основах. Что касается памяти о знатных дамах, игравших при Старом порядке столь важную роль на общественной сцене, то эта память отнюдь не стерлась, а приобрела новую значимость по восстановлении спокойствия.
Глава IV.
Рождение королевы Марго
(1800–1914)
Шок, вызванный революционным переломом, вызвал с первых лет XIX в. новый интерес к истории, который, возможно, не имел прецедентов и сохранялся в течение всего столетия, причем три новых потрясения в этом веке всякий раз оживляли этот интерес. Пылкие споры об интерпретации Революции, о глубинном смысле истории, а также о том, как о ней надо писать, подпитывали тогда активную интеллектуальную деятельность в сфере исторических изысканий, которым способствовали систематизация национальных архивов, основание Национальной школы хартий и появление все новых научных обществ. Интерес к истории то и дело подогревался также впечатляющей издательской активностью — публикацией документов прошлого, переизданиями мемуаров, масштабными выпусками писем и сочинений известных суверенов и т. д. Тогда в изобилии стали появляться статьи и книги, посвященные Маргарите, и хотя из ее текстов почти ничто не было опубликовано, «Мемуары» вновь стали регулярно переиздаваться.
Тем не менее, XIX век, великий архивист, почти не внес собственного вклада в постижение социальной и политической роли женщин в эпоху Возрождения. Он унаследовал от второй половины века Просвещения больше, чем ему казалось, он обращался к накопившимся рассуждениям и систематизировал их. Однако на содержание этих массовых исторических исследований весьма вредное влияние оказывали два новых фактора: первым было возрождение беллетристики, требующей «местного колорита», которая, не довольствуясь свободным полетом воображения, вторгалась в историческую сферу, вторым — обострение социальных противоречий, пришедшееся на этот период, и зарождение феминистского движения, которое отныне почти не претерпит спадов, породит самую главную полемику — о разделе политической власти, и в течение всего века будет поддерживать особый интерес к истории женщин.
Знатные дамы старого порядка — вновь на скамье подсудимых
Желая точнее определить новый политический строй и не допустить к зарождающейся «демократии» большинство претендентов на декларированное равенство, класс, пришедший к власти, с самого начала XIX в. принялся обуздывать социальную группу, которая была для него самой первой соперницей, потому что объективно никаких оснований для ее отстранения не существовало, — женщин
[763]. Революция уже «уладила» некоторые вопросы: женщины не имели политических прав, не допускались к службе в армии, им было запрещено объединяться в союзы и присутствовать на собраниях. Оставалось официально включить их приниженное положение в гражданское право и, главное, добиться идеологического и нравственного консенсуса насчет такого положения. Первая цель была достигнута в 1804 г., когда в силу вступил, более чем на век, «Кодекс Наполеона», сделавший всех женщин пожизненно несовершеннолетними. Второй добиваться надо было долго, ведь требовалось доказать, что «женщина есть существо домашнее, тогда как мужчина — персонаж публичный», как сформулировал Виктор Кузен
[764]. За эту задачу возьмутся все женоненавистники того века, начиная с Сильвена Марешаля, который в «Законопроекте о запрете обучать женщин чтению» (1801) утверждал, «что Маргарита Наваррская, первая жена Генриха IV, была бы менее распущенной, если бы не умела писать», и увязывал вопрос знания с вопросом власти: «Женщина-поэт — маленькое моральное и литературное уродство, так же как женщина-государь — политическое уродство»
[765].
Это наступление по всему фронту вызвало со стороны всех социальных категорий женщин резкий протест, в котором решающую роль играла свежая память о Старом порядке. В то время как мадам де Сталь открыто противостояла императору, вновь начали славить знаменитых женщин французской истории — форма этого прославления, похоже, по сравнению с предреволюционными десятилетиями ни в чем не изменилась, но дух стал совсем другим, потому что теперь за это взялись женщины. Это была эпоха, когда Фортюне Брике составила свой «Словарь француженок» (1804), когда м-ль де Вовильер написала «Историю Жанны д'Альбре» (1818), когда г-жа Дюпен издала книгу «Франция, прославленная своими женщинами» (1833). В большинстве этих произведений Маргарита упоминается кратко и сдержанно. Брике опиралась на труд Монже и отсылала к нему. Руйон-Пети в своей «Истории королев Франции» вдохновлялся скорей книгами Мезере, выделяя в королеве «причудливое соединение талантов и недостатков, добродетелей и пороков»
[766]. Любопытно отметить, что некоторые авторы упоминали ее стихи, которые все еще никто не издал, но которые, видимо, были вполне представлены в коллекциях любителей и о которых издатели Ла Круа дю Мена незадолго до Революции говорили как о «неплохих». Брике считала, что «в них были удачные строки», и Ла Мезанжер уточнял, что они «очень хороши для своего времени»
[767]. Несомненно, эти мнения подвигли издателей впервые опубликовать три стихотворения королевы — в антологии «Французские поэты с XII в. до Малерба», вышедшей в 1824 г.
