Издания произведений Маргариты до 1842 г.
В этом масштабном движении по открытию свидетельств прошлого заново не были, естественно, забыты и «Мемуары» королевы. Первые переиздания выпустила Англия — в 1813 и в 1819 гг., потом эстафету приняла Франция: каждая из трех больших серий мемуаров включила этот текст в свой каталог. Первое из этих французских изданий, выпущенное Петито и Монмерке в 1823 г., открывается вступительной заметкой в два десятка строк, тон которой характерен для того, что можно было бы назвать «серьезной легендой». Здесь намерены «не допускать преувеличений, в какие, в абсолютно противоположном духе, впадали почти все современники, говорившие о Маргарите». Тем не менее речь заходит о том, что королева вступила «с герцогом Алансонским в настоящую интимную связь», разожгла «войну влюбленных» и обольстила Канийака «своим умом и обаянием». Кроме того, комментатор не избег и отдельных грубых ошибок: переговоры, относящиеся к оскорблению 1583 г., смещены на несколько недель, второе пребывание в Нераке удлинено почти на год, а Брантом причислен к ее парижскому кругу после 1607 г.
Литературная оценка произведения здесь сильно зависит от моральной оценки личности. «Ее "Мемуары" не оставляют никакого сомнения в грехах, какие она совершала в молодости; заметно, что, почти постоянно оправдываясь, она прежде всего старается предупредить упреки, которых заслуживает, и непрерывная борьба, которую она вынуждена вести со своей совестью, обостряя ее ум, делает ее апологию очень занимательной». Так что читателю предлагается повсюду искать недосказанное, которое автор текста пытался скрыть. Это занятие будет тем приятней, что стиль Маргариты почти хорош, так как ее произведение — «один из первых литературных текстов, где французский язык словно бы приближается к совершенству, которого достигнет в следующем веке»
[771].
Комментарий Бюшона, служащий вступлением к тексту в его издании 1836 г., тоже претендует на сдержанность. Тем не менее Маргарита описана здесь как «золовка Марии Стюарт, обладавшая ее прелестью, умом, легкомыслием и почти столь же красивая»
[772]. Фактически здесь едва ли не слово в слово переписано вступление в предыдущее издание со всеми ошибками, к которым добавилась еще одна глупость: утверждается, что по возвращении во Францию в 1582 г. королева возобновила связь с герцогом де Гизом.
Что касается биографической заметки, послужившей в том же году вступлением к «Мемуарам» в издании Мишо — Пужула, то она тоже очень многим обязана суждениям, высказанным в последние годы Старого порядка. Здесь королеву описывают как «самую необыкновенную монархиню своего времени, […], которая, возможно, была бы самой совершенной, если бы родилась при другом дворе». Ведь «справедливости ради надо добавить, что ее таланты принадлежат ей, но ее недостатки были недостатками ее времени». Однако автор этого текста несет ответственность за одно нововведение, которое получит немалый успех: обсуждая само по себе сомнительное утверждение Бусбека (многие письма которого незадолго до этого были вновь представлены публике), он заявляет, что публичная сцена, которую Генрих III устроил сестре в августе 1583 г., произошла на балу, в котором участвовал весь двор…
Однако наиболее ощутимая новая черта здесь — это морализаторство, которым проникнута вся заметка: «В Маргарите было два человека — слабая женщина, заслуживающая тяжких упреков, и государыня, по своим талантам и блистательным качествам достойная похвал, какие ей расточали». Повторяя, без ссылки на источник, фразу Анкетиля, согласно которой якобы «лучшее, что может сделать историк, это обойти молчанием остаток ее жизни», автор заметки дополняет ее таким комментарием: «Однако мы пойдем дальше — пусть ее пример научит, что самое высокое общественное положение, самая счастливая природная одаренность и самые блестящие способности, когда они не сопровождаются добродетелью и соблюдением нравственности, отнюдь не спасают от общественного презрения». В том же стиле сделан идеологический и нормативный акцент на распределении ролей между полами: «Ко всем преимуществам, какими природа может наделить женщину, она добавила таланты и качества, которые были бы примечательными у мужчины».
В литературной оценке тоже есть новый элемент — высказано мнение, что конец «Мемуаров» не был ни утрачен, ни уничтожен: «Поскольку о периоде после 1582 г. ей пришлось бы делать признания, имеющие очень мало отношения к истории, она остановилась на этой эпохе и сделала обзор только первых трех десятилетий своей жизни», — и автор заметки это приветствует. Ведь произведение, избавленное таким образом от худшей части, можно горячо похвалить: «Рассказывая о частностях, имевших к ней отношение, она превосходно показывает, что делалось при дворе Валуа, изнутри. Персонажи, которых она описывает, оживают под ее пером; выявляются их физиономия, их характер, их страсти, как в волшебном зеркале. В деталях она пересказывает немногие события, иногда даже пренебрегает ими, но так явственно дает понять, насколько серьезными были обстоятельства и насколько мелкими — люди, что при чтении ее "Мемуаров" бедствия, неизбежность которых предчувствуется, страшат воображение». Опять-таки для автора так важна моральная оценка, что и в этих похвалах — искренних или же рассчитанных на повышение интереса к публикации — он не может удержаться от оговорок, прячась за суждения из прошлых веков и опасаясь выглядеть слишком восторженным: «Если верить членам Французской академии, это произведение было образцовым для прозы XVI в. Его автор обнаруживает обширные и разнообразные познания, изысканный вкус, и мы вправе назвать его почти что гением нашего языка»
[773]. По этой ли причине или из историографических соображений издатели добавили к этому произведению «Оправдательную записку»? Так или иначе, они заложили традицию, которая сохранилась до наших дней.
В 1838 г. журнал «Ревю ретроспектив» опубликовал около восьмидесяти «Писем Маргариты де Валуа Генриху IV». Критический аппарат сводится к вступлению на полстраницы и к заключению из шести строк — издатель оправдывается за хронологическую путаницу в публикации, объясняя ее «беспорядком, царящим в сборнике оригиналов». При столь малом объеме текста он все-таки ухитряется упомянуть «ее безнравственную жизнь», которой якобы объясняется «проявляемая к ней холодность [со стороны братьев и мужа]». Одно из очень редких примечаний к тексту даже включает невероятный комментарий: желая «прояснить» намек королевы на поведение племянника, комментатор указывает, что речь идет о «заговоре графа Оверньского и госпожи д'Антраг во главе с отцом Аршанжем, сыном Маргариты»
[774]… Эти замечания, эти ошибки, равно как и легкомысленный замысел издать такие тексты без критической работы, иногда с неверными датами, показывают, что к делу отнеслись очень несерьезно. Тем не менее этот документ позволил углубить познания о первой супруге Генриха IV, прежде всего осветив весь период, оставленный в тени «Мемуарами», поскольку все письма, за исключением одного, написаны позже 1582 г. Они, в частности, дают возможность лучше понять, как происходили долгие переговоры о разводе, какие материальные трудности королева была вынуждена испытывать до возвращения в Париж, а также насколько сердечные и дружеские отношения восстановились между ней и бывшим супругом с начала XVII в.
