Однако самой популярной принцессой во Франции Маргарита стала в 1845 г. — благодаря роману Александра Дюма, по такому случаю нашедшего имя, чтобы увековечить легенду: «Королева Марго». Роман, который начинается свадьбой героини и заканчивается смертью Карла IX, построен на трех основных сюжетных линиях: нерушимая дружба Ла Моля и Коконнаса, дьявольские происки Екатерины Медичи и любовь двух пар, с одной стороны — Маргариты и Ла Моля, с другой — короля Наваррского и госпожи де Сов. Как и в других своих произведениях, Дюма смешивает реальные события и беллетристический вымысел, подбирая эпизоды, которые бы посильней поражали воображение читателей, и не останавливаясь перед тем, чтобы менять хронологию событий или сами события. Так, наутро после побоища в покоях спящей королевы Наваррской появляется раненым не г-н де Леран, а Ла Моль, и с этого начинается любовная история, которая продлится до самой казни этого дворянина.
Впрочем, любовь — одно из основных развлечений королевы. Вечером накануне свадьбы она назначила свидание Гизу, «сегодня ночью, как всегда», чтобы он вернул ее письма: это окончание их связи. Ночью, когда происходила резня, в ее покоях оставался Алансон; услышав первые крики, он готов вступить в бой со стражей, но сестра призывает его к сдержанности — будет нехорошо, если его заметят «у нее в комнате в это время». Наконец, темперамент Маргариты показала и сцена обольщения раненого Ла Моля, за которым она ухаживает сама: «Разве вы не знаете, — продолжала королева с редкостной теплотой в голосе и взгляде, — что мы, дочери королей, обязаны изучать свойства растений и уметь приготовлять бальзамы?» Через два года, удрученная горем, она хитростью добьется от палача, чтобы тот отдал ей его отрубленную голову… Однако Маргарита — не только влюбленная женщина. В Лувре, раздираемом интригами, она олицетворяет молодость, разум и культуру. Она отточила свою проницательность в контакте с матерью, она улавливает цели противников, постигает их ловкие планы и расстраивает их. Она выбрала лагерь супруга, хотя не испытывает к нему любви (понятно, что их союз — чисто политический) и восстает против предложения устранить его. «Долг жены — разделять судьбу мужа», — заявляет она наутро после резни, после чего патетически восклицает: «Изгонят вас — я пойду в изгнание; посадят в тюрьму — я пойду за вами; убьют — я приму смерть»
[779]. В последующие дни и месяцы она продолжит искусно помогать ему.
Героиня, бесспорно привлекательная, сильно проигрывает прототипу. Называемая в течение всего романа «Марго», в том числе и нижестоящими, которые именуют ее «мадемуазель Марго», горделивая королева Наваррская стала маленькой пронырливой буржуазной, ловко шныряющем в том аду, какой представляет собой двор Карла IX. Пока что ее извиняет ее ослепительная молодость, но ясно, что она обречена на более мрачную судьбу и со временем станет такой же, как мать — злобная, расчетливая и безудержно честолюбивая интриганка, один из тех монстров женского пола, каких так много в романах Александра Дюма.
Эволюция этого персонажа — который за двадцать пять лет прошел путь от чуткой и утонченной принцессы до ловкой и беззастенчивой молодой женщины, отягощенной самой темной наследственностью, — вполне понятна, если ее сопоставить с отношением к женщинам и прежде всего к женщинам-политикам, которое в XIX в. постепенно ухудшалось, как уже можно было заметить по рассуждениям издателей Маргариты. Но влияние здесь будет взаимным. В то время как поколение романтиков откажется от своих грандиозных попыток воссоздать прошлое
[780], ошеломительный успех этого романа (двадцать переизданий до 1914 г., в том числе каждый год в течение пятнадцати лет после первого издания) в грядущие десятилетия будет формировать «воображаемое» и влиять не только на массы, но и на важных людей, даром что они в ту же эпоху станут воспевать долгожданное пришествие «научной» истории…
История между 1840 и 1855 гг. и обострение противоречий между феминистками и женоненавистниками
Царствование Луи-Филиппа было временем идеализации Женщины: никогда так не воспевали ее роль в качестве музы, вдохновительницы, оплодотворяющей творческое воображение поэтов. На самом деле это прославление было весьма двусмысленным
[781] и часто скрывало бесчисленные старания оттеснить женщин, придав им пустой и чисто декоративный статус, разграничить роли, причитающиеся каждому полу, как в литературном творчестве, так и в Ситэ. Эти усилия отчасти были бесполезны. Двусмысленность культа Женщины, несомненно, мешала, к примеру, Жорж Санд, Луизе Коле или Марселине Деборд-Вальмор чувствовать себя сестрами других женщин, но не отвращала их от творчества: из странных созданий, которых теперь именуют «женщинами-авторами»
[782], поколение 1830–1848 гг. было одним из самых плодовитых.
Это прежде всего была эпоха, когда женщины всякого происхождения в массе начали осознавать, в каком неравном положении находится весь их пол. Поэтому конец эпохи Реставрации ознаменовался ростом их политической активности: они объединялись в клубы или ассоциации, основывали газеты, открыто требовали прав, выявляли извращения в демократической системе и вскоре приняли деятельное участие в восстаниях 1848 г., намереваясь воспользоваться восстановлением всеобщего избирательного права. Их поражение, которое стало и поражением народа, потому что Законодательное собрание в мае 1850 г. ввело ограниченное избирательное право, а в следующем году установился деспотический режим, заставило их снова перейти к сопротивлению.
Тем временем несколько десятилетий противостояния женщин новому порядку, сложившемуся после 1789 г., оставили глубокие следы в людском сознании. Из-за того что никто не мог сохранять нейтралитет в отношении их эмансипации и доступности политических прав для них, позиции сторонников равенства и его противников ужесточились, и это стало заметно во всех сферах. При написании истории Старого порядка, в частности, углубились расхождения между теми, кто пытался правдиво воссоздать роль женщин, и теми, кто, порой доходя до абсурда, по-прежнему искажал память о них, — неудивительно, что этот разлом прошел между аристократическими и буржуазными историками. С тех пор феминистки прекратили участие в этом споре: Маргарита и ей подобные не были их противницами, но больше не были и их сестрами, потому что — как в историческом, так и в историографическом планах — были слишком связаны с временами «деспотизма». Этот феномен постепенно отсечет борющихся феминисток от единственных положительных образцов, какие предоставляло им прошлое, и обречет их на радикальное отсутствие «половой памяти».
