Я был председателем
Парламентского суда;
Я продал эту должность,
Королева Марго, Маргарита,
Я продал эту должность,
Чтобы всегда быть с Вами
[831].
Этот текст вспомнился Сен-Понси, когда он упомянул другую песенку, отмеченную Ла Фейем и напечатанную, как мы видели, Клодом де Виком и Жаном Жозефом Вейссетом в их «Общей истории Лангедока» («Margaridetto mas amours…»). Если стихи, которые приводит Сен-Понси, — подлинные, значит, они представляют собой единственное доказательство, что королеву так называли при жизни и что Дюма, не зная этого, нашел прозвище, которое использовалось раньше. Однако вполне вероятно, что это совсем не так и что Сен-Понси ошибся или же «предание», на которое он ссылался, было недавним — возможно, оно свидетельствовало только о том, что легенда о королеве Марго, которую сорок лет назад сделал популярной [одноименный] роман, была еще жива. В противном случае странно, что Ла Фей не упомянул об обеих песнях; непонятно, почему ученые монахи, позаботившиеся привести первую целиком, не сделали то же самое со второй; наконец, непонятно, почему все южные французские историки, так интересовавшиеся фигурой королевы в последние полвека, никогда об этой песне не слышали. Кстати, это один из редких случаев, когда историк [Сен-Понси] не указывает своих источников.
Реабилитация Маргариты (1887–1914)
При всех ее недостатках и ошибках «История Маргариты де Валуа» стала переломной в развитии историографии королевы, поскольку эта книга повлияла на все последующие исследования вплоть до изданий первых лет после Первой мировой войны. Если к тому времени за сто десять лет не было опубликовано ни одной биографии, то за два последующих десятилетия появилось три новых больших биографических работы, посвященных королеве. Если обескураживающие слова по адресу Маргариты еще продолжали звучать, поток псевдонаучной «литературы» — за отдельными исключениями
[832] — все-таки иссяк, и ее фигура обрела статус объекта исследований. Новые историки, бравшиеся изучать ее, делали это с выраженным желанием не повторять нелепых вымыслов прошлых десятилетий, и эти благотворные перемены произошли даже с теми, кто уже высказывался о ней, например, с Филиппом Лозеном. Началась именно что реабилитация, даже если пока и не очень прочная, поскольку она не коснулась больших трудов по истории Франции и по литературной истории того периода — авторы таких трудов не допускали никакого «ревизионизма» в женском вопросе
[833].
Этот резкий поворот в тенденциях был вызван не только трудом Сен-Понси, и на рубеже веков своих великих историков встретила не одна Маргарита: в 1889 г. маркиз де Пимодан воссоздал биографию Антуанетты де Бурбон, первой герцогини де Гиз, а Деклозо — биографию Габриэли д'Эстре, в 1898 г. Эрнест Тиссо выпустил свою «Книгу королев», а Рене де Мольд Ла Клавьер опубликовал большую работу, посвященную женщинам XVI в., в 1902 г. Роже Пейр предложил свое жизнеописание Маргариты Наваррской, и т. д. Серьезность, с которой теперь принялись изучать жизнь знатных дам эпохи Возрождения, следует связать с тем, что во французском обществе того периода ключевое значение приобрел вопрос политической власти женщин. Действительно, тридцать лет перед Первой мировой войной были отмечены заметным подъемом феминистского движения, которое, опираясь на десятки ассоциаций и на сорок газет, достигло первых побед в сфере образования и приобрело широкий масштаб в борьбе за всеобщее избирательное право
[834].
Поэтому неудивительно, что у авторов исследований, выходивших в тот период, политическая и феминистская деятельность Маргариты вновь стала вызывать больше интереса, чем ее так называемая «любовная жизнь». В 1891 г. Кервин де Леттенхове обратился к оверньскому периоду, чтобы проанализировать отношения между королевой и Филиппом II. Благодаря испанским архивам, недавно ставшим объектами изучения, стало ясно, что герцог де Гиз ходатайствовал перед королем Испании с просьбой о помощи королеве, запертой в Ажене. Кервин опубликовал письмо, которое Маргарита направила монарху в 1587 г., чтобы поблагодарить за средства, посланные им ей, но не дошедшие до нее. Он также кратко изложил содержание длинной записки на итальянском языке, которую королева поручила составить епископу Комменжскому в приложении к своему письму. Эти документы позволяют понять, с какими трудностями она тогда боролась, но и какой решимости восстановить свое положение была исполнена, в то время как Генрих III и герцог д'Эпернон поклялись ее погубить и, возможно, купить мир ценой ее убийства.
В том же 1891 г. аббат Шарль Юрбен переиздал в «Журнале дипломатической истории», в первый раз с 1618 г., «Ученое и тонкое рассуждение» Маргариты. Автор приложил к нему письмо королевы ее единокровной сестре Диане Ангулемской, связанное с переговорами о разводе, а также ответ Генриха IV. В следующем году он переиздал и политическое письмо, направленное в 1614 г. молодому герцогу Неверскому с целью вернуть его в повиновение Людовику XIII. В обоих случаях комментарии короткие, и автор ссылается на Сен-Понси.
Через шесть лет Тамизе де Ларрок обнародовал двадцать семь неизданных писем Маргариты Помпону де Беллиевру. Этот южный историк, специалист по Алиеноре Аквитанской, не впервые обращался к фигуре королевы: в 1866 г. он уже издал одно ее письмо, без комментария, а в 1870 г. опубликовал еще три, дававшие представление о ее призывах к консулам Кондома в 1580 г., в интересах короля Наваррского, и к духовенству в 1614 г., в интересах Людовика XIII. Статья также включала в себя документы, относившиеся к бегству из Ажена, и, в частности, письмо Анри де Ноайя матери, в котором тот называл ее [Маргариту] «Марион». «Все это, — комментировал Тамизе в очень характерном тоне "времен до Сен-Понси", — поможет чуть больше узнать […] о жизни, которая была настолько необычной, что, даже если многое в рассказах о ней преувеличено, все равно она содержала больше событий, чем можно найти на самых драматичных страницах самого дерзкого романиста». Публикация 1897 г. важна еще и потому, что включала немало материалов о переговорах, связанных с оскорблением 1583 г. и известных до тех пор только по сообщениям дипломатов короля Наваррского. Тон Тамизе, как и его коллег, приобрел больше глубины, и историк причислил себя к большим почитателям королевы, сопоставив себя с Пеллиссоном и похвалив «захватывающую прозу той, которая и как писатель, и как женщина дважды заслужила право называться пленительной Маргаритой»
[835].
