Эти разные публикации побудили Леонса Кутюра в 1897 г. написать длинную рецензию на издательскую деятельность Лозена и Тамизе в течение пятнадцати лет. «У меня было желание написать "королева Марго", — отмечал южный историк во вступлении к статье. — Нов этом имени есть что-то сомнительное, чтобы не сказать — грубое и оскорбительное, хотя поначалу, как мне кажется, оно применялось, в частности, королем Карлом IX, в ласкательном и добром смысле. Первую жену Генриха IV обычно звали, в последней половине жизни и после смерти, "Королевой Маргаритой"». Вслед за собратьями он поносит «злоумышления ее врагов, использованные некоторыми историками, в том числе, увы, и нашим земляком, неблагодарным Сципионом Дюплеи». Однако больше всего его интересует стиль королевы. Вот как он комментирует ее послание за 1584 г., в котором она выражала свое отчаяние в связи с необходимостью встречаться с герцогом д'Эперноном: «Эта возвышенность чувств в самой тяжелой ситуации — одна из характерных черт, которые часто обнаруживаются в письмах Маргариты». В другом месте он обоснованно хвалит «ту силу словесного выражения, которая была присуща ей благодаря происхождению, как и ее братьям». И отмечает, что письма Шанваллону «г-н Гессар опубликовал, думаю, с некоторой злостью»
[836].
Случай Гюстава Багно де Пюшесса — более сложный и хорошо показывает, как трудно было эрудитам полностью отрешиться от легенды, к которой они так привыкли. В 1898 г. один из издателей переписки Екатерины Медичи уточнил свою позицию относительно «мнимого письма Генриха III» королю Наваррскому о романе Маргариты и Тюренна, письма, развязавшего — согласно Мезере — «войну влюбленных». «Не будем приводить утомительного перечисления наших историков, великих и малых, которые в XVIII в. и позже бездумно доверились этой легенде». И он повторил то, что было отмечено только в одном примечании к переписке Екатерины: королева никак не была заинтересована в этой войне. Несколько дальше он выразил пожелание, «чтобы эрудит, хорошо знакомый с эпохой, когда-нибудь составил полный сборник |…] всех известных писем Маргариты де Валуа». Однако дальнейший комментарий контрастирует с похвалами, расточавшимися до сих пор. Филипп Лозен, — предлагает он, — этот «нынешний поклонник королевы Наваррской», мог бы воздвигнуть «памяти, если не добродетели одухотворенной королевы последних Валуа небольшой памятник, в некотором роде окончательный. Если сюда добавить один-два портрета того времени, получилась бы одна из самых приятных публикаций для ценителей, не говоря уже об услуге, какая была бы оказана эрудиции и Истории». Через три года в статье, посвященной оскорблению 1583 г., он еще более резко поставил легенду под вопрос, но в начале упомянул «долгую и бесполезную жизнь Маргариты де Валуа»
[837]…
«Нынешний поклонник королевы Наваррской» не опубликовал переписку королевы Маргариты, но не из равнодушия к возлюбленной. Ведь это он в 1902 г. выпустил второе большое ученое издание, посвященное ей, за этот период. Его «Комментированный маршрут движения Маргариты де Валуа по Гаскони» охватывает восемь лет жизни королевы, от прибытия в Гасконь до поселения в Юссоне. Историк опирался на многочисленные региональные исследования и на счетные книги, обработку данных из которых начал Сен-Понси. Его работа была более скрупулезной: Лозен воспроизвел состояние дома королевы, имена ее людей, суммы их жалований, ежемесячные расходы и ежедневные перемещения за рассматриваемые годы. Он обогатил свой комментарий очень многочисленными выдержками из писем, в том числе шестнадцати неизданных, в большинстве адресованных маршалу де Матиньону. Все в целом составило рабочий инструмент, обладающий очень большой ценностью и почти этнографической точностью, однако эрудит собирался «оживить его скандальной хроникой той эпохи»
[838].
Этот труд, автор которого в интерпретации биографии королевы был многим обязан Сен-Понси, не вызвал никаких потрясений, но внес свой вклад в постепенное восстановление исторической правды. Ведь Лозен первым вернулся к вопросу, какие чувства испытывала Маргарита накануне первой поездки в Гасконь, отметив, что один только Летуаль упомянул о ее нежелании ехать, что, кстати, противоречило всему ее поведению. Он подчеркнул, какую политическую роль она играла с января 1579 г.: «С того момента Маргарита по-настоящему вышла на сцену в качестве женщины-политика». Он показал, что между Тюренном и королевой никогда не было связи и что «гибельные страсти», о которых говорил виконт, не имеют к ней отношения. Он оспорил суждение Сент-Бёва (фактически — Базена), что Маргарита испытывала к Шанваллону только «рассудочную страсть». Он отвергал и нелепые подходы некоторых историков. «Откуда г-н де Ла Ферриер взял столь интимные сведения?» — задается он вопросом, говоря о более чем вольных толкованиях предшественника. Наконец, он пересматривает и собственные прежние суждения — правда, не говоря этого. Упоминая «достойных людей», которые окружали Маргариту в замке Карла и которых он в 1886 г. смешал с грязью, теперь он писал: «Эти достойные люди не были, как кто-то мог утверждать, шайкой бесшабашных авантюристов. Напротив, это были представители самой старинной знати Оверни»
[839].
Эти разнообразные уточнения свидетельствуют о том, что историк претерпел эволюцию, очень ощутимую в этой книге — где, впрочем, есть и отклонения от истины. Так, Лозен охотно согласился с мыслью, что Маргарита «приносила несчастье всем, кого любила». Опираясь на немногие письма королевы до января 1579 г., которыми мы располагаем, он утверждал, что «до тех пор ее роль была чисто декоративной». Он упомянул песню Пибрака «Королева Марго, Маргарита…», заявив, что ее цитирует Ла Фей. Он уверял, что, судя по счетам, она не покидала Ажен во время боев летом 1585 г.: «Это были […] настоящие военные, а не романтическая амазонка — те, кто командовал» штурмом Тоннена, словно бы участие женщин в сражениях было новшеством 1830-х гг. Эти оплошности, видимо, были связаны с сохранением у историка женоненавистнических предрассудков: он признавал за Маргаритой политическую роль, но пытался ее приуменьшить и, кстати, не хотел упоминать двадцати лет, проведенных в Юссоне, ограничившись несколькими строками. «Еще меньше желания у нас следовать за ней с 1605 г. в Париж, где она, несуразная и старомодная, являла собой печальное зрелище женщины, способной только стареть»
[840].
Такие предрассудки не совсем исчезли и из последней большой французской биографии того периода, написанной в 1905 г. Шарлем Мерки, — «Королева Марго и конец рода Валуа». Это первая книга, целиком посвященная Маргарите, где кличка взяла верх над именем — как в заголовке, так и во всем исследовании. Кстати, портрет в целом, который возникает при чтении, совершенно очевидно вдохновлен созданием Дюма: «темперамент любовницы, какой только возможен», «лукавая, как мать, скрытная, лишенная всяких сомнений, энергичная и пылкая, с чувственным и нежным взглядом», Маргарита была для Мерки «самой привлекательной и самой вдохновляющей фигурой из )тих Валуа, достойной стать героиней романа». Интерпретация главного персонажа как героини романа побудила автора, как и Лозена, вернуться к некоторым эпизодам из легенды, например, к последним словам Ла Моля, якобы обращенным «к королеве Наваррской и к дамам», или к сцене бала. Она провоцирует его также довольно значительно сократить роль, сыгранную королевой в истории своего времени. Героиня имеет характер «скорей осторожный, чем характерный для политика, целиком подчиненный увлечению, моменту и случаю». Впрочем, «благодаря легкомыслию, ветрености, женской безрассудности»
[841] она м 1574 г. сорвала заговор «недовольных». Что касается «Оправдательной записки», то при чтении Мерки невозможно понять, что ее автором была Маргарита, столько там приведено неточных цитат вперемешку с пересказами.
