Поскольку феминистское возбуждение конца шестидесятых создало новый идеологический контекст для размышлений о жизни женщин, то вслед за переизданием «Мемуаров» вышло несколько биографических работ, сначала за Ла-Маншем, потом во Франции. Прежде всего это книга англичанки Шарлотты Франкен Холдейн 1968 г. издания — исследование, сравнительно хорошо документированное в фактическом плане, но скучное, без собственной точки зрения и проблематики, без определенных позиций. Холдейн пересказывает жизнь королевы, обращаясь чаще всего к ее «Мемуарам» и письмам, иногда к высказываниям четырех-пяти современников и некоторых историков начала XX в. Она упоминает сплетни, не уточняя, откуда они брались, и опровергает худшие из них, опираясь только на здравый смысл. Похоже, она не видела иной логики в биографии, которую описывала, кроме одной: королева была «великой любовницей». Впрочем, Холдейн нашла, что «нимфомания, которую она [Маргарита] не скрывала в последние годы жизни, дала ее врагам некоторые поводы для злословия», и первой заявила, что лакуна в «Мемуарах» при описании свадьбы сделана сознательно: королева хотела довольствоваться «описанием своей личной победы»
[898].
После нее во Франции в 1972 г. вышла книга Филиппа Эрланже «Королева Марго, или Мятеж». Если заголовок обещал некоторое переосмысление образа (конечно, анахроничное), то содержание работы было классическим: Эрланже опирался на Марьежоля, упрощая его и пересказывая в шутливой форме. Глава, повествующая о дипломатической миссии в Спа, озаглавлена «Комический вояж», а та, которая рассказывает о возвращении королевы и о ее дальнейшей жизни в Париже, — «Опять любовь и смерть». В заключение он очень оригинально характеризует героиню как «жертву своей эпохи, эпохи языческой и фанатической, лишенной морали и сострадания, до безумия предававшейся неистовству жизни»
[899].
Через два года Эрик Рассел Чемберлин предложил новую биографию королевы, отказавшись, к счастью, от клички Марго, но многое взяв у Марьежоля. Действительно, в этом сравнительно серьезном американском исследовании можно найти большинство обвинений, которые по адресу королевы сделал французский историк: в самомнении («как все импульсивные и безалаберные люди, она считала себя рассудительной и хладнокровной женщиной»), в лживости («она отделывалась полуправдой, за которой скрывалась ложь в чистом виде»), в «истерии», в бесполезном политиканстве (путешествие в Спа — единственный эпизод, когда ей «удалось направить свой сильный ум и свою магнетическую индивидуальность на что-то иное, помимо дворцовых интриг»). Как и в книгах Марьежоля, здесь ощущается глубинное презрение к этому «очаровательному синему чулку» и ей подобным, не имеющим реальной власти, но все же наносящим вред. Однако в целом портрет менее шаржирован, чем у французского историка: Чемберлин хвалит в королеве верность и ответственность, находит ее «необыкновенной», когда она выступает на защиту короля Наваррского, и иногда описывает как «молодую женщину, наделенную высокоразвитым умом и очень сильной волей»
[900].
В 1976 г. другой американец, Марк Стрейдж, предложил исследование, посвященное «женщинам во власти», которое было куда больше проникнуто (как минимум в заголовке) новым идеологическим контекстом эпохи. Это произведение о Диане де Пуатье, Екатерине Медичи и Маргарите, но по сути только (плохая) биография королевы-матери. Часть, где описана жизнь Маргариты, занимающая около половины книги, — фантастична и испытала сильное влияние легенды. «Марго стала, как и опасалась мать, чрезвычайно сексуальной девушкой». Она, «обладая многими качествами, такими, как тщеславие, высокомерие и склонность к нимфомании, меньше всего могла служить примером, но не была ни жестокой, ни непорядочной». Двойное бегство Алансона и короля Наваррского в 1575–1576 гг. «имело смысл только в психологическом плане». Что касается неизбежного обольщения Канийака в Юссоне, оно якобы вылилось в «любовь втроем» (в тексте по-французски — «ménage à trois»
[901]), которая прекратилась только со смертью маркиза в 1589 г.
Статьи, посвященные Маргарите в семидесятые годы, дают понять, насколько непрочным было оздоровление, случившееся в тот период. Все они были опубликованы в региональных журналах, и почти все авторы только включают имя королевы в заголовок, по существу не проявляя к ней интереса. Одна статья приводит письмо Антуана де Бурбона его тетке, герцогине де Гиз, сообщавшее в 1557 г. о планах заключения брака между его сыном Генрихом и Маргаритой, вторая посвящена «возрождению политической функции городов Ажене», третья рассматривает «Комедии и балеты во времена Маргариты де Валуа», четвертая подробно описывает миниатюры, украшающие рукописную книгу, которую Луи Папон посвятил королеве. В каждой из них обнаруживаются явные уступки легенде в ее самых сомнительных эпизодах.
В восьмидесятые годы стал ощущаться некий регресс по сравнению с теми робкими продвижениями вперед, которые только что перечислены. Марго вновь стала персонажем романов, в частности, очень популярного писателя Робера Мерля, поместившего действие одной из своих саг в шестнадцатый век. В основном монархиня присутствует там в качестве декора, но иногда отделяется от фона на несколько фраз и оказывается в центре вымысла, который, наконец, сгущает вечность в ее образе. Вот она, например, в 1980 г. в романе «Париж, мой добрый город» в окружении других героев того времени, описанная с помощью лексикона, который весьма отдает прошлым: «Гиз сделал самое худшее. Он благосклонно глянул на Марго, сестру короля; этот кремень легко поджег эту паклю. Как всегда пылкая и легко раздвигающая ноги, подсаженная в седло братьями в самом нежном возрасте, она вмиг расстегнула лотарингцу ширинку и затащила его к себе в постель. Король пронюхал об этом распутстве. Он на заре вызвал Марго к себе, и едва она вошла, Екатерина Медичи и король бросились на нее, как разъяренные базарные торговки, и принялись избивать, терзая, колотя и раздирая на ней рубашку»
[902].
А вот как ее упоминает в 1982 г. герой романа «Вот и государь»: «О Королеве Марго, чью свадьбу с королем Наваррским я видел своими глазами, я почти ничего не слышал с тех пор, как брат изгнал ее со двора и почти вся семья отвергла ее за безумства, что же касается мужа, то он хоть и принял ее у себя в замке в Нераке, немало угождал ей красивыми словами и приветливым выражением, но никогда не ласкал ее ни рукой, ни губами, ни членом, не желая, чтобы она претендовала на беременность от него, — ведь было без счета возможностей, что она забеременеет от какого-нибудь Готье, поскольку эта дама отдавала себя весьма щедро»
[903]. Тут можно узнать фразу Летуаля, которую автор развил: «Он говорил ей красивые слова и улыбался, но ничего более, что весьма злило мать и дочь…»
