В 1984 г. Лизелотта Дикман предложила последний по дате перевод «Мемуаров» королевы на английский язык, что было интересным лишь постольку, поскольку она вновь ввела в обращение текст, к которому англосаксонская публика давно не имела доступа. Вступление, краткое, содержит ошибки (по-прежнему утверждается, что Маргарита родилась в 1552 г.!) и воспроизводит самые избитые штампы французских женоненавистников: «Она, как и мать, была Медичи и унаследовала от матери если не кровожадность, то по меньшей мере властолюбие, беззастенчивость и талант к интриганству. Ей ничего не стоило послать кого-то на смерть или развязать гражданскую войну. […] Мстить тем, кто оскорбит ее царственную особу, было для нее естественной потребностью»
[904]. Читателя, хорошо понимающего, на что намекает Дикман, когда говорит о гражданской войне или убийстве (во всяком случае, знающего легенду о Маргарите, которую вовсе не обязательно знает средний американский эрудит), не может не смутить серьезность подобных обвинений, выдвинутых без дальнейших объяснений и в такой двусмысленной формулировке, что может показаться, будто королева развязала пять-шесть войн и «послала на смерть» десятки людей.
В самой Франции Маргарите, похоже, вновь предстояло перейти через пустыню, судя по книге «Королева Марго, любовь и слава», которую написал в 1985 г. Франсуа Педрон. Это еще одно беллетризованное издание, стиль которого колеблется между порнографией и обычной пошлостью и где есть тяжелейшие исторические ошибки — вроде датировки развода на четвертой странице обложки 1605 г. вместо 1599 г. Впрочем, конец жизни королевы автору настолько неинтересен, что книга кончается юссонским периодом. Героиня произведения — разумеется, «женщина, более всех привлекавшая внимание двора и менее всех глухая к изъявлениям чувств», причем с самого начала жизни: «Маргарита считала, что быть желанной — это исключительная судьба»
[905].
Последняя по дате из французских биографий королевы
[906] несколько менее карикатурна, однако достаточно несерьезна, как видно по названию: «Трагическая жизнь королевы Марго» (1988). Ее автор, Анна Данкло, романистка и поэтесса, в своей книге, лишенной примечаний и библиографии, призывает найти «смягчающие обстоятельства» для заблуждений «Марго»: ведь она жила в «трудную, нетерпимую, жестокую эпоху, при дворе, где кровосмешение, убийство, отравление были обычным делом и где в то же время предавались удовольствиям в атмосфере разнузданной роскоши, безумной изысканности. Маргарита не устояла против этих удовольствий и потеряла корону Франции»
[907]. Миф о женщине, покинутой из-за ее распутства, явно оказался живучим! Впрочем, это не единственная нелепость: королева описана как «современная» женщина, «антиконформистка до появления антиконформизма». Авторский тон, конечно, не злобен, но вся легенда осталась в неприкосновенности, нетронутой.
Некоторые недавние исследования «вокруг» Маргариты
Мы не могли бы завершить этот обзор мнений о последней королеве Наварры, не упомянув некоторые работы, которые не посвящены непосредственно ей, но тем не менее близко ее касаются. Эти «периферийные» дискурсы, объем которых огромен, мы прежде оставляли в стороне, сосредотачиваясь на Маргарите. Однако возобновление биографических исследований с конца семидесятых годов и растущий интерес к Возрождению побудили многих историков пересмотреть представления, до тех пор очень искаженные традицией, и предложить новаторские интерпретации как образов членов семьи, к которой принадлежала королева, так и событий, к которым она была причастна. Таким образом, небезынтересно понять, как желание новизны проявило себя в ее отношении.
Особо интересны в этом плане два исследования, которые Жаклин Буше в 1981 г. и Пьер Шевалье в 1985 г. посвятили Генриху III. Ведь посмертная судьба старшего брата Маргариты была очень похожа на ее посмертную судьбу. Вызывавший немало споров при жизни, имевший столько же безусловных почитателей, сколько и ярых врагов, питавший очень высокие чаяния, нередко малопонятные для современников, он, как и сестра, [после смерти] стал объектом нападок по преимуществу личного характера, авторы которых преследовали чисто политические цели. Еще больше, чем сестру, его смешивали с грязью протестантские историографы, не прощая ему участия в Варфоломеевской ночи, и буржуазные, которых возмущал его образ жизни — во всяком случае, в их представлении; еще дольше, чем Маргарите, ему пришлось ждать своих редких защитников, которые не объявлялись до начала XX в. Однако, в отличие от нее, он не произвел на свет собственной легенды — видимо, его репутация не вызывала желания фантазировать на темы его биографии, по крайней мере в приличном обществе.
По этой ли причине историки, особо способные пересматривать суждения, унаследованные от прошлого, не желают видеть, что отношение к брату и к сестре в истории было сходным? Или просто потому, что брат и сестра ненавидели друг друга, а биограф бессознательно перенимает точку зрения объекта исследования? Во всяком случае, до бесконечности прискорбно, что как Буше, так и Шевалье, старавшиеся выявить несправедливые придирки к Генриху III и уличить виновных в создании его ужасной репутации, не только не проявили желания реабилитировать Маргариту, но и повторили худшие обвинения против нее.
Так, Жаклин Буше в научной диссертации, посвященной королю и его двору, на полном серьезе воспроизводит лубочные картинки, прошедшие через века: «Распутные нравы брата и сестры были хорошо известны и, возможно, возникли из-за их неуравновешенности. Вкусы Маргариты были нормальными, но поведение — разнузданным». Соглашаясь с утверждениями Марьежоля, она не сомневается в атрибуции «Плохо обставленного уголка спальни», находя даже ее подтверждение во фривольности, очень модной при дворе в первые годы XVII в. А в отношении «Ученого и тонкого рассуждения» повторяет нелепость, которую высказал Марьежоль: «Драма королевы Наваррской — в том, что она вела себя как феминистка, требуя всяческих свобод, в век, очень неблагосклонный к женщинам»
[908].
Шевалье пересмотрел репутацию короля еще более радикально: его гомосексуализм, — утверждает он, — это «необоснованная и клеветническая легенда», над которой смеялись в окружении самого монарха, и он обличает д'Обинье как «главного виновника появления легенды о миньонах в том виде, в каком она сохранилась в коллективной памяти». Но ему ни на секунду не приходит в голову, что сестра короля могла стать жертвой подобных же махинаций. Вместе с Мишле он полагает, что она наняла убийцу Ле Га и заплатила «цену, назначенную убийцей сообразно его потребностям в любви, согласившись удовлетворить их в удобном полумраке монастырской церкви». Вместе с Бретоном он описывает, как она действует очертя голову, приводящую в движение и остальные части тела: «Лишившись Бюсси, отсутствие которого ее тяготило, королева Наваррская вбила себе в голову мысль примирить супруга и брата и вызволить их». И, понятно, она была для Генриха врагом «менее опасным! чем Франсуа], потому что принадлежала к слабому полу»… В этой книге можно без конца находить уничижительные замечания (Екатерина — «политическая штопальщица», собирающая вокруг себя «свой выводок»), инсинуации («возможно, льстивый сонет, записанный Летуалем в "Дневник" в мае 1575 г., […] вышел из лавочки королевы Наваррской») и ошибки («Жан де Галар, сьёр д'Обиак, "прекрасный Атис" Маргариты, живший с ней в Юссоне»)
[909].
