Этот путь королева найдет не сразу, и не факт, что она начала его активно искать немедленно после резни. Кстати, политическая ситуация была на редкость запутанной. Гугеноты отступили в Ла-Рошель и отказались принимать Армана де Гонто, сеньора де Бирона, которого прислал им король в качестве нового губернатора. В ответ на этот акт открытого неповиновения на город в январе 1573 г. двинулись королевские войска, командование которыми было самым разношерстным, поскольку в его состав входили герцог Анжуйский, герцог Алансонский, король Наваррский и принц де Конде-младший! Их окружало — пишет канцлер Шеверни, сопровождавший их, — «бесчисленное множество прочих принцев и сеньоров, среди которых столь быстро распространились зависть и раздор, что даже на самых узких советах не говорилось ничего такого, о чем бы сразу не узнавали враги»
[87]. Началась осада торопи — тщетная и крайне неорганизованная. Однако король Наваррский и герцог Алансонский, которые довольно хорошо знали друг друга, но прежде испытывали мало взаимной симпатии, стали сближаться. Оба пыли очень одиноки. Никто по-настоящему не знал, как к ним относиться. У сына Екатерины, конечно, на руках не было крови, но это потому, что он не пользовался доверием матери и братьев; свадьба сына Жанны д'Альбре, его обращение в католичество, его присутствие во главе королевских войск как будто показывали, что он переменил лагерь, и гугеноты больше не могли на него рассчитывать. Это маргинальное положение обоих молодых людей побуждало того и другого по-новому присмотреться друг к другу и, главное, делало их в глазах некоторых оппозиционных политиков возможными вождями партии «третьего пути», которая начала тогда формироваться из числа тех, кто не принадлежал к непримиримым с обеих сторон
[88].
В самом деле, хотя резня Варфоломеевской ночи и совершила огромный перелом в истории XVI в., она вполне вписывается в историческую преемственность — противостояния монархии и знати, которое со промен Амбуазского заговора то и дело обнаруживалось до самого установления абсолютизма
[89]. К 1572 г. знатных вельмож стал особо беспокоить отказ короля от старинных обычаев, делавших их естественными советниками монарха, и они объявили себя «недовольными», так как власть лишила их высоких государственных постов в пользу «выскочек» и «иностранцев» — Гизов, Неверов-Гонзагов, Бирагов, Гонди, Строцци… Верные подданные, чаще всего не приемлющие переворотов, они призывали все стороны к деконфессионализации притязаний и даже думали, что религиозные смуты искусственно разжигает королева-мать и ее приспешники, чтобы верней расколоть и устранить их самих. Варфоломеевская ночь усилила их опасения, и многие считали, как и Маргарита (приверженность которой к этим взглядам можно наметить), что «главной целью» вдохновителей резни было устранение вельмож и что метили «не столько в гугенотов, сколько в принцев кропи». Поэтому в первые месяцы после трагедии наметилось сближение — недовольных» с двумя другими «интеллектуальными течениями», по выражению их позднейшей исследовательницы Арлетт Жуанна: «политиками» и «монархомахами», двумя группами, которые пополнялись и основном за счет образованной буржуазии и «дворянства мантии», но различались политическими идеалами
[90]. Это сближение, в начале 1573 г. еще робкое, сыграет важнейшую роль в политических перипетиях двух последующих десятилетий.
Тем временем осада Ла-Рошели тянулась, не принося особых успехов ни той, ни другой стороне до самой весны. Возможно, к тому периоду неопределенности и бездействия и надо отнести зарождение большой дружбы между королевой Наваррской, герцогиней Неверской и графиней де Рец. Обеим последним было под тридцать, и они входили в число очень влиятельных наследниц. Старшая из трех сестер, Генриетта Клевская, была одной из самых состоятельных дам королевства и принесла в приданое супругу, Людовику Гонзага, герцогство Невер. Клод-Катрин де Клермон-Дампьер, как и ее двоюродный брат Брантом, родилась в одном из самых старинных семейств Франции
[91]; именно с ней маленькая принцесса провела долгие месяцы в Амбуазе во время Первой религиозной войны; овдовев в то время, она в 1565 г. вышла за Альбера де Гонди, приближенного Екатерины, принеся ему в приданое баронию Рец, которая вскоре была возведена в ранг герцогства. С 1570-х гг. она считалась большой эрудиткой, которую славили все парижские поэты за живость ума и обширность познаний. Надо уточнить, что ее первый супруг, недоверчивый заика Жан д'Аннебо, в свое время обрек ее на жизнь затворницы, которую она скрашивала учеными занятиями, в частности, изучением латыни и греческого… Окруженная с недавних пор ореолом маршальского звания, какого добился ее муж, она открыла в Париже близ Лувра, в бывшем отеле Дампьер
[92], литературный салон — один из первых в своем роде.
Действительно, в XVI в. зародились салоны, которые по-настоящему войдут в моду только в XVII в. Их создание было обусловлено как социальным смешением, какое поощрял французский двор с конца XV в., так и стремлением к культуре, которое нарастало в хорошем обществе почти повсюду. В большинстве случаев ими руководили женщины, которые были эрудированны и которых современники почитали в качестве таковых, но которые, подобно маршальше, приобрели свою высокую культуру самоучками; салон давал им возможность продолжить образование, окружить себя учеными или остроумными людьми, позволить оценить свою особу и свои знания. Что касается тех, кто там встречался, то это были ученые или просто образованные люди, дворяне или разночинцы, те, кто бывал и при дворе, но хотел стать культурней, одновременно развлекаясь. Приблизительно как в научных академиях, создававшихся в ту же эпоху
[93], но в менее формальной обстановке, там внимали поэтам, читавшим новые стихи, слушали публичные лекции, упражнялись в различных дисциплинах, встречались с проезжими иностранцами.
