Есть и другое, более тяжкое обвинение, которое следует снять с Маргариты, — речь идет о мере ее ответственности за то, что герцог переменил союзнические отношения: в этом ее попытается обвинить Агриппа д'Обинье, когда станет ее заклятым врагом. «Королева-[мать], — напишет он в своей "Всемирной истории", — воспользовалась помощью своей дочери, королевы Наваррской, каковая благодаря давним близким отношениям с Бюсси убедила его, а он — своего господина, пойти блуаским путем»
[168]. Прежде всего ясно, что герцог искал здесь собственные выгоды: впечатляющие преимущества, какие были ему предоставлены в июне, новые посулы, которые сделал ему брат, в тот момент готовый на всё ради поддержки, несомненно были аргументами достаточно серьезными, чтобы побудить его свернуть с прежнего пути. А главное, надо задаться вопросом, насколько Маргарита была заинтересована в том, чтобы короля Наваррского предали. В пропасть, разверзшуюся между прежними союзниками, рухнула как раз она. Кстати, се тогдашний настрой показывает, в какое замешательство ее привел новый политический контекст. С начала декабря она пыталась изменить ситуацию, активно поддерживая кандидатуру брата на нидерландский престол, поскольку борьба за этот престол была единственной альтернативой втягиванию Франсуа во внутреннюю французскую политику, единственной стратегией, позволявшей ему приобрести собственную корону, сохранив при этом союзников. Так, тосканский посол отмечает, что она предлагала продать все свои драгоценности, чтобы поддержать поход брата во Фландрию
[169]. Несомненно, она рассчитывала таким образом ускорить развитие событий и избежать худшего. Но король, в принципе не возражавший против такой перспективы, в данный момент нуждался в помощи брата в своей стране и без колебаний лишил его шансов в Нидерландах, скомпрометировав участием в войне с гугенотами, начавшейся во Франции.
Генеральные Штаты открылись б декабря в особо напряженной атмосфере: лигистское большинство хотело, чтобы статьи мира Месье были аннулированы, тогда как реформаты, встревоженные как недавними событиями, так и новым союзом Алансона с королем, уже вновь взялись за оружие в Пуату и Гиени. Внешне все выглядело по-прежнему помпезно. Брантом так описывает Маргариту на торжественном открытии заседаний: «Видел я и нашу великую королеву […] в день, когда король, ее брат, произносил вступительное слово; она была в оранжево-черном платье, с преобладанием темного цвета, в обилии отделанном тафтой, с длинной королевской мантией, сидела на положенном по рангу месте и выглядела столь прекрасно и восхитительно, что более трехсот персон из собрания сказали, что предпочитали созерцать столь божественную красоту и любоваться ею, нежели слушать прекрасные и важные речи короля, ее брата, пусть даже говорил он и вещал как нельзя лучше»
[170]. На самом деле королева чувствовала себя очень плохо и через несколько дней даже слегла. К концу декабря она поправилась, по в начале января ей стало еще хуже, и короля Наваррского подозревали в покушении на убийство
[171], хотя от смерти жены он ничего не выигрывал. Куда более вероятно, что, как и после Монконтура, Маргарита снова заболела оттого, что потерпела тяжелую неудачу и не смогла помешать брату заключить союз, невыгодный для них обоих. 19 января, как подтверждает герцог Неверский, который вел дневник Ассамблеи, «королева[-мать] плакала в своем кабинете вместе со своей дочерью королевой [Наваррской] из-за того, что король последовал совету начать войну»
[172].
Ситуация неуклонно ухудшалась. Действительно, в первые месяцы 1577 г. продолжались дебаты на заседании Штатов, подготовка к сражениям и организация чрезмерно дорогих празднеств, при помощи которых Екатерина отчаянно пыталась купить или сохранить сторонников. Алансон, посланный вместе с Бюсси в Центральную Францию, одержал первую военную победу, успешно завершив осаду Ла-Шарите. Его боевые подвиги на стороне католиков ставили Маргариту в невыносимое положение. Измена младшего брата уже лишила ее роли посредницы, а после первых столкновений она оказалась в лагере врагов мужа, и ей полагалось радоваться его неудачам. Собрав нескольких друзей, она попросила у них совета. Они, по ее словам, посоветовали ей «на время военных действий покинуть двор и, по возможности, даже уехать за пределы королевства, найдя для этого какой-нибудь достойный предлог, например, совершение паломничества или визит к кому-нибудь из родственников». А в этой компании находился Мондусе, королевский посланник во Фландрии, который поддерживал кандидатуру герцога Алансонского и состоял у него на службе. Он должен был в ближайшее время вернуться в Нидерланды в интересах герцога «под предлогом сопровождения госпожи принцессы де Ла Рош-сюр-Йон
[173] на воды в Спа». И он предложил Маргарите присоединиться к кортежу и агитировать знать Провинций за кандидатуру брата. Сразу же нашелся и предлог: королева с давних пор страдала кожной болезнью — рожистым воспалением на руке; довольно будет сказать, что доктора рекомендовали ей воды и что время года благоприятно для путешествия…
На следующий день королева-мать одобрила эту мысль и изложила ее королю. Тот, как пишет мемуаристка, согласился, «будучи весьма довольным тем, что воспрепятствовал моей встрече с королем моим мужем […]. Он приказал, чтобы направили курьера к дону Хуану Австрийскому, который замещал короля Испании во Фландрии, с просьбой выписать мне необходимые подорожные». Письмо Генриха III губернатору Перонна, датированное 21 мая, подтверждает, что этот рассказ точен и что память у Маргариты была хорошей. Оно не только содержит различные указания, связанные с поездкой сестры, но еще и дословно воспроизводит упомянутый предлог: «Господин д'Юмьер, моя сестра королева Наваррская по совету врачей для поправки своего здоровья нуждается в лечении на водных источниках в Спа, на территории Льежа, куда собирается отправиться через несколько дней. А чтобы по дороге и на месте ее могли посещать иностранные принцы и прочие сеньоры, позаботьтесь также, чтобы при этой поездке ради моего доброго имени и ради почестей, подобающих означенной моей сестре […], ей было бы обеспечено должное сопровождение; […] прошу Вас собраться и подготовиться к отъезду»
[174]. Был ли Генрих III обманут? Этому вопросу, который часто ставят историки, надо противопоставить другой и лучше задаться им: а с чего бы? Он давно знал о союзе сестры и брата и не возражал против того, чтобы последний стал сувереном Нидерландов — если только эта затея не подтолкнет Испанию вступить в войну. Напротив, успех предприятия послужил бы ему на пользу, расширив влияние Франции и «избавив» его от несносного герцога.
