Наконец, 4 февраля открылась конференция. На повестке дня стояли трудные дебаты: о количестве крепостей, предоставляемых гугенотам, об оплате их гарнизонов, о длительности отправления реформатского культа, об амнистии участникам последних смут… Екатерина в письмах по-прежнему упоминала центральную роль Маргариты: «Я созвала на собрание кардинала де Бурбона, принца-дофина [Монпансье] и других сеньоров Вашего Совета, и дочь моя королева Наваррская находилась близ меня на означенном Совете, где король Наваррский, при котором, как и в других случаях, были его люди, также сидел между моей дочерью и мной»
[227]. Другие современники обращали особое внимание на ее вмешательства с целью примирения, а именно, когда гугенотские депутаты вызывали гнев матери своей непреклонностью. Так, секретарь маршала Дамвиля писал в своем «Рассуждении о том, что произошло на Неракской конференции»: «Королева-мать […] говорила с ними по-королевски и весьма надменно, сказав даже, что велит их всех повесить как мятежников, после чего королева Наваррская сочла своим долгом примирить всех и даже заплакала, умоляя Ее Величество даровать им мир»
[228]. Корреспонденция королевы отражает ее усилия и надежды. Например, она писала герцогине д'Юзес, вероятно, 10 февраля: «Конференция очень продвинулась […], через три-четыре дня Вы узнаете все содержание ее постановления, и это намного раньше, чем полагали». Однако менее чем через неделю ее уже приводило в отчаяние, что «особо ничего не изменилось, поскольку три дня это сообщество было таким же беспокойным, как всегда; […] но, благодарение Богу, теперь все наладилось»
[229].
Какую же все-таки роль играла Маргарита? Неоднократные утверждения Екатерины в письмах королю показывают, что с момента повторной встречи с королем Наваррским та оказывала Короне именно такую помощь, какую желали Генрих и его мать, то есть помощь в поисках реального умиротворения; она сумела примирить Бирона и мужа, как ее и просили; она старалась форсировать мирные переговоры и служила посредницей, часто курсируя между Нераком и Пор-Сент-Мари. Так, в письме королю от 18 февраля королева-мать писала: «Я бы полагала, и поведала об этом королеве Наваррской, что довольствовалась бы возвращением всех городов, которые они удерживают, и пусть они отдадут Перигё»
[230]. Однако письма Маргариты больше говорят о ее политических предпочтениях. Ведь по ним видно, что королева не собиралась быть всего лишь приводным ремнем: «Я решила, — пишет она герцогине д'Юзес, говоря о матери, — делать для нее все, что в моих силах, насколько это не повредит величию и безопасности моего мужа; ведь его благо и несчастье слишком важны для меня». Таким образом, королева Наваррская считала себя прежде всего союзницей супруга из соображений собственной выгоды; но она также знала, что, поскольку вновь оказалась между католиками и протестантами, ее будущее зиждется на мире между обеими сторонами. Поэтому она продолжала утверждать, что всемерно стремится к миру, «ибо по мне лучше смерть, чем война»
[231].
В феврале конференцию завершили подписанием двадцати семи статей договора: была дарована амнистия, реформатам на полгода передавали еще четырнадцать крепостей, в Ажене следовало создать двухчастную палату католиков и гугенотов. Как подчеркивают некоторые наблюдатели, больше всех от этой конференции выиграл король Наварры, поскольку он сумел предстать защитником интересов гугенотов не только Гаскони, но также соседних Лангедока и Дофине
[232]. Однако одно дело — подписание эдиктов, другое — их исполнение. Поэтому, прежде чем вернуться в Париж, Екатерина убедила обоих супругов сопровождать ее в короткой поездке по Лангедоку с целью проверить, выполняются ли принятые в Нераке решения. Оба двора следовали разными маршрутами, часто встречаясь.
Во время этой поездки пришла новость, успокоившая всех, но особенно порадовавшая Маргариту: Алансон вернулся в Париж, и он снова в милости. «Я так счастлива и довольна примирением короля и моего брата, что никогда не испытывала подобной радости», — писала она герцогине д'Юзес
[233]. Король Наваррский вдруг решил в ближайшее время покинуть Гасконь вместе с Екатериной и вернуться с ней во Францию. Это передала матери Маргарита, которая поспешила сообщить об этом королю
[234]. Она, конечно, примет участие в поездке, объясняла Екатерина, потому что «она также желает повидаться с братом, прежде чем он уедет в Англию»
[235]. Однако суверены Наварры не покинут своего Юго-Запада, поскольку королева-мать желала продолжить путешествие по Провансу и Дофине — умиротворение обязывает, — тогда как король Наваррский предпочел бы ехать через Лимож… Поэтому в начале мая в Кастельнодари она с ними рассталась.
Маргарита была очень огорчена отъездом матери — это подтверждают несколько свидетельств. Прежде всего, ее собственное, весьма сдержанное: «Мы пребывали в этом счастливом состоянии, пока королева моя мать оставалась в Гаскони». Но прежде всего о ее горе свидетельствует королева-мать: «Я слышала от тех из моих людей, которые отстали от меня, что моя дочь была бесконечно опечалена, заперлась совсем одна в комнате, где навзрыд плакала и сожалела о моем отбытии». Кстати, дочь выразила сожаление матери еще в день отъезда. «Но когда я подумала, — поверяет последняя своей подруге герцогине д'Юзес, — что уже девять с половиной месяцев я не видела короля моего сына, — уверяю Вас, это помогло мне утешиться мыслью, что через месяц я вновь обрету это благо». Что касается короля Наваррского, он не жалел уверений в дружбе и обещаний, что на всех его землях восстановится мир: «Это показывает, что названная моя дочь, очень умело им управлявшая (как ей и следовало), в полной мере оказала эту услугу, как и обещала мне»
[236].
Итак, в этом состоянии духа, уверенная в дочери, если не в зяте, Екатерина и удалилась в Прованс, тогда как молодые суверены направились в По, столицу Беарна. Прежде чем прибыть туда, они ненадолго заехали в Фуа, где «король Наваррский хотел показать дамам охоту на медведей; но эта мысль внушила им столь великий страх, что завлечь в горы их не удалось никакими силами»
[237]. И потому эти мужские ощущения смогли испытать только мужчины. Этот эпизод некоторым образом знаменует резкий поворот в жизни, который для Маргариты произошел с отъездом матери. Действительно, весь год до этого она прожила как череду переговоров, из которых часто выходила победительницей. Переговоры сменялись празднествами, а присутствие рядом с ней немалой части французского двора делало ее жизнь особо приятной. Но отныне ее дипломатическая миссия почти закончилась, друзья и близкие ее покинули, она очутилась при дворе скромных масштабов, где запросто брало вверх окружение короля Наваррского. Соотношение сил переменилось. И вот впервые она стала просто супругой переменчивого и легкомысленного мужчины — он прекращал ее слушать, когда больше в ней не нуждался (что и случилось), его ближайшие помощники пытались его вывести из-под влияния супруги, его влекло к новым любовным связям.
