Наконец, королева пыталась привить супругу и его двору неоплатонический идеал, усвоенный ею несколько лет назад, — философию высшей любви, какую проповедовали итальянские интеллектуалы прошлого века и, в частности, Марсилио Фичино, новый перевод чьего «Комментария на "Пир" Платона» она только что заказала
[252]. Одно из свидетельств ее стараний добиться, чтобы окружающие узнали и разделили эти идеи, очень злое свидетельство, принадлежит д'Обинье: «Двор короля Наваррского, — напишет он во "Всемирной истории", — сделался процветающим благодаря храброму дворянству и великолепным дамам и поэтому считал себя не хуже других в каких бы то ни было преимуществах, получаемых благодаря природе и знанию. Удовольствия порождали пороки, как тепло привлекает змей. Королева Наваррская очищала умы от ржавчины и покрывала ржавчиной оружие. Она наставляла короля своего мужа, что у кавалера нет души, если у него нет любви, и пример, который она сама подавала, заключался в том, чтобы ничего не скрывать, желая тем самым, чтобы эта публичность представала как некая добродетель и чтобы скрытность означала порок. Этот государь, мягкий от природы, вскоре стал учить привечать служителей своей жены, а она — любовниц короля своего мужа»
[253].
Сарказмы д'Обинье следует оценивать с поправкой на ненависть, которую он позже стал испытывать к королеве, и злобу, какой исполнился по отношению к бывшему повелителю. Главное, что здесь, пусть в искаженной и карикатурной форме, отмечены социальная практика любви, усвоенная при французском дворе (взаимозаменяемость слуг и любовниц), и, что особенно важно, основы учения, дорогого сердцу Маргариты. Можно, конечно, полагать, что король Наваррский и его приближенные (в том числе и д'Обинье), которые тогда с удовольствием приобщались к радостям неоплатонизма, не ощущали всех его тонкостей; что они видели в нем только позволение открыто ухаживать за возлюбленными, с вероятного благословения Бога; что большинство из них мечтало лишь чуть смягчить строгости этой красивой теории… Но нет причин сомневаться в искренности этих неофитов, описанной несколькими очевидцами. Так, Сюлли с неким чувством ностальгической нежности вспомнит, что, «когда король и королева Наваррские, а также Мадам, сестра короля, удалились в Нерак, при дворе настало милое и приятное время; ибо говорили только о любви, об удовольствиях и времяпрепровождении, связанных с ней, в которых вы принимали участие, как могли, имея возлюбленную, подобно другим». Он даже добавит, что Нерак был тогда «Парижем и отрадой гугенотского двора благодаря множеству прекрасных дам, которыми окружали себя королева Наваррская и Мадам»
[254].
Эти люди, в большей степени люди действия, чем книжные, люди, привычные к грубой военной жизни, к которой их приучил король Наваррский, в то время с радостью обнаруживали, что, возможно, приятней ухаживать за дамой, чем «брать ее на сундуке», как сказал бы Брантом, хорошо знакомый с обычаями того времени, что можно не погубить душу, становясь почитателем красавицы, и что состязания в красноречии вполне стоят вооруженных поединков. Сам Беарнец «свыкся» с этими обычаями, по выражению историка Жана-Пьера Бабелона: он, который много лет провел в отчаянных скачках из конца в конец Гаскони и знал только простые похождения, теперь одевался в шелк и желтый атлас, заботился о зубах, украшал себя золотом и серебром… и оказывал невинные знаки внимания прекрасной фрейлине Фоссез, которой тогда было четырнадцать лет
[255].
Что касается Маргариты, она, вопреки очень популярной легенде, не стала заменять Бюсси ни на кого, пусть даже некоторые приближенные короля «служили» ей. Действительно, почти все ее биографы соотносят с этими несколькими месяцами блаженства роман с Анри де Ла Тур д'Овернь, виконтом де Тюренном, ее кузеном по материнской линии. Но ведь такого романа скорее всего не было. Главный текст, на который опираются комментаторы, — памфлет, который мы уже имели повод упомянуть и к которому часто будем возвращаться: «Сатирический развод», написанный в начале следующего века одним заклятым врагом королевы. «До крайности пресыщенный виконт де Тюренн» на самом деле упоминается там в числе ее многочисленных любовников; это была краткая связь, не без злобы уточняет автор, — «найдя его сложение кое-где несоразмерным и сравнив его с пустыми облаками, имеющими лишь внешнюю видимость», она якобы быстро дала ему отставку, и «злополучный влюбленный в отчаянии, после слезного прощания», отправился в дальние провинции
[256]… Последняя деталь приблизительно соответствует тому, что мы знаем о Тюренне, который покинул Нерак в середине ноября для переговоров с герцогом Алансонским во владения последнего, а потом вернулся к королю Наваррскому в графство Фуа; там он оставался до конца января, когда принял губернаторство Верхним Лангедоком
[257]. Этот эпизод как будто согласуется и с загадочным признанием, которое Тюренн позже сделает в собственных «Мемуарах», объясняя причины, побудившие его согласиться на подобное поручение: «У меня, помимо [карьерных соображений], был повод, понуждавший меня удалиться от поименованного короля, дабы удалиться от страстей, каковые удерживают наши души и тела близ предметов, приносящих им только стыд и ущерб»
[258]. Наконец, в озлобленной тональности, в какой мемуарист упоминает Маргариту, историки усмотрят доказательство, что в Нераке она уязвила его самолюбие.
Тем не менее эта уверенность, основанная на столь разных впечатлениях, не выдерживает проверки фактами. Прежде всего, мы увидим, что памфлет приписывает Маргарите тысячи любовников и что из жалких трех десятков, которых он называет по именам, многие очень маловероятны, а то и откровенно вымышлены — без этого памфлетов не бывает. С другой стороны, причины, заставившие Тюренна принять руководство Верхним Лангедоком, уже выяснены, а именно Филиппом Лозеном: отважный и честолюбивый молодой человек двадцати трех лет был тогда влюблен в Екатерину де Бурбон, сестру короля Наваррского, которая очевидно была ему не ровня
[259]. Наконец, мемуарист был озлоблен на Маргариту за то, что королева, гораздо позже, раскрыла его участие в обширном заговоре против короля Наваррского, ставшего Генрихом IV. Гипотезу об этой мнимой связи окончательно хоронят и другие реалии, имеющие отношение к событию, которое стало известным потомству как «война влюбленных», то есть к возобновлению враждебных действий между гугенотами и Короной.
