Под таким жестким контролем юные принцессы получали, в Сен-Жермен-ан-Ле или в любом другом месте, куда их переселяли, приличное образование, которое начиналось с самого раннего возраста. В самом деле, дочерей высшей аристократии нередко выдавали замуж в тринадцать-четырнадцать лет; конечно, они могли продолжать учиться и дальше, но основные знания должны были получить в начале отрочества. А ведь в багаже принцесс — единственных женщин, имевших в эпоху Возрождения «право» на хорошее образование, — ничто не было скудным, как показывают примеры всех этих дам, удивлявших современников ученостью. Чему их учили? Об этом приходится делать выводы самого общего характера на основе свидетельств и текстов, которые они оставили, — хотя последние больше говорят о культуре, усвоенной дамами в течение ряда лет, чем о первых познаниях. Действительно, Возрождение придавало очень большое значение вопросам просвещения и в эту эпоху появилось множество педагогических трактатов, но всех интересовало исключительно образование мальчиков из аристократии
[7]. Для них и открывались школы и коллежи, тогда как девочки учились дома: иногда им давали уроки наставники братьев, как Маргарите Наваррской и Елизавете Английской, или же выделяли собственных учителей, как Марии Тюдор и ее матери Екатерине Арагонской, которых обеих учил Вивес
[8]. Трех младших дочерей Екатерины Медичи обучали Клод Сюбле, сеньор де Сент-Этьен, и Анри Ле Меньан, будущий епископ Диньский
[9].
Большинству из этих девочек давали классическое и гуманитарное образование. Обучение древним языкам, почти всегда латыни, иногда греческому, было для них едва ли не обязательным этапом, к которому добавлялось изучение грамматики и риторики, благодаря чему принцессы Франции, Испании или Англии, как правило, с тринадцати-четырнадцати лет умели сочинять стихи или торжественные речи как по-французски, так и на латыни. Непохоже, чтобы Маргарита в юные годы была сверходаренным ребенком или особо блестящей ученицей — не осталось ни одного упоминания о ее достижениях, подобных тем, на какие были способны Екатерина Арагонская и ее сестра Хуана, Елизавета Тюдор, Джейн Сеймур и ее сестры или та же Мария Стюарт. Но мы знаем, что в двадцать лет она в совершенстве понимала латынь и что она читала по-гречески. По ее сочинениям мы также видим, что она, как и все дети, обучавшиеся в то время, была воспитана на культе героев благодаря чтению римских и греческих историков — Цезаря, Тацита, Плутарха, — а также рыцарских романов, столь модных в ту эпоху, включая неизбежного «Амадиса Галльского» Монтальво. Все принцессы также отличались широкой религиозной культурой и, наконец, все говорили на нескольких живых языках. Маргарита не стала исключением из этого правила: узнав очень рано азы итальянского и испанского, она освоит эти языки, по словам Брантома, владевшего ими, настолько, «словно родилась, была вскормлена и росла всю жизнь в Италии и в Испании»
[10]. Одновременно с этими «науками» принцессу и ее сестер обучали дисциплинам более социального характера — музыке, танцам и верховой езде, трем сферам деятельности, в которых Маргарита позже будет отличаться.
В апреле 1558 г. все «дети Франции» собрались в Париже на свадьбу старшего из них, дофина Франциска, с Марией Стюарт, дочерью королевы Шотландии и в то же время племянницей герцога де Гиза, которая выросла при французском дворе. Не с этим ли случаем надо связывать единственное воспоминание, которое королева сохранила об отце? Она написала, что ей было «около четырех или пяти лет от роду». Король усадил ее к себе на колени и попросил выбрать, кого она хочет себе в услужение: либо принца де Жуанвиля, которого она позже полюбит, либо маркиза де Бопрео, сына принца де Ла Рош-сюр-Йон. Девочка выбрала маркиза, хоть он был и менее красив, «потому что он более послушный, а принц не может оставаться в покое, не причиняя ежедневно кому-нибудь зла, и стремится всегда верховодить»
[11]. Эти детские слова, возможно, позже ей напомнили, и со временем они приобрели особый смысл: ведь принц де Жуанвиль, ставший герцогом де Гизом, погиб к тому моменту, когда Маргарита писала эти строки, — погиб как враг Короны, виновный в том, что хотел ее присвоить, возглавил мятеж, продался Испании. Впрочем, Маргарита смутно помнила годы раннего детства, о которых писала, что «в это время мы живем, скорее направляемые Природой, подобно растениям и животным, но не как здравые люди, подвластные разуму», — годы, которые почти не интересовали ее и распространяться о которых она не хотела, называя старания воссоздать те времена «маловажными». Пусть она и допускала, что, «возможно, в моих ранних поступках найдется также что-либо достойное быть описанным, подобно событиям из детства Фемистокла и Александра», — маловероятно, чтобы в годы ученичества в жизни принцессы произошло что-нибудь героическое. После свадьбы Франциска де Валуа и Марии Стюарт Екатерина поселила самых младших детей неподалеку от Лувра и дала им новых гувернеров — Луи Прево де Санзака и Жака де Лабросса. В следующем году были заключены новые браки: в январе — брак Клод де Валуа и герцога Карла III Лотарингского, в июне — брак Елизаветы де Валуа и Филиппа II Испанского, а также брак Маргариты Французской, сестры Генриха II, и герцога Эммануила-Филиберта Савойского, причем оба последних союза скрепляли Като-Камбрезийский договор, подписанный с Испанией в 1559 г. Празднества были грандиозными, но долго праздновать не пришлось: во время одного турнира Генриху II угодило в глаз копье капитана его гвардии Монтгомери. В начале июля король скончался.
Это было «несчастное событие, которое лишило покоя Францию, а нашу семью — счастья», — напишет Маргарита через годы. Действительно, после смерти Генриха II начался особо трудный период. На трон вступил Франциск II, которому было пятнадцать с половиной лет и который опирался на дядьев своей юной супруги — герцога Франсуа де Гиза и его брата кардинала Лотарингского, заставивших признать себя регентами, в то время как прежние фавориты, в том числе Диана де Пуатье, любовница покойного короля, и коннетабль Анн де Монморанси, оказались в опале. Эта перемена была чревата последствиями в том смысле, что знаменовала конец политики относительного равновесия между обеими религиями. Перед лицом усиления реформатов, которые созвали свой первый собор в Париже и ежедневно приобретали новых адептов как из числа старинной знати, так и из числа членов парламента, власть под ферулой Гизов предприняла ряд арестов и ужесточила репрессивное законодательство, что спровоцировало в марте 1560 г. первую пробу сил со стороны гугенотов — Амбуазский заговор, за который они поплатились репрессиями и арестом принца крови Луи де Конде
[12]. Именно тогда Екатерина Медичи по-настоящему вышла на первый план. Поскольку ее дружеские связи со знатными дамами, поддержавшими Реформацию — Элеонорой де Руа, Мадлен де Майи, Жаклин де Лонгви, — ставили ее в положение посредницы, она тайно возобновила переговоры с реформатами. От опеки Гизов ее избавила прежде всего смерть Франциска II в декабре 1560 г.; добившись, чтобы Генеральные Штаты в Орлеане назначили ее «правительницей Франции», она встала во главе королевства на время несовершеннолетия своего второго сына Карла IX и нашла себе опору в лице канцлера Мишеля де Лопиталя, известного умеренными убеждениями. Именно он в сентябре 1561 г. председательствовал на диспуте в Пуасси — реальной попытке примирения обеих религий.
