В эти месяцы, когда ход истории ускорился, не приходится сомневаться, что Маргарита интенсивно размышляла. Ее личное положение было катастрофическим. Раньше именно ей было сподручней всего укреплять союз между «недовольными» и гугенотами, между братом и мужем. Этот союз, конечно, сохранился, несмотря на тактические разногласия, но теперь умеренных католиков возглавлял Генрих III — а он ее ненавидел; что касается короля Наваррского, тот ее напрочь игнорировал: за девять-десять месяцев она, так сказать, ни разу не виделась с ним более трех дней подряд
[388]. Мало того что она больше не играла в королевстве политической роли, но она еще и вела жизнь королевы, брошенной мужем. Что ей было делать? Восстановить ее статус, сделать ее необходимой могло только рождение наследника. Кстати, королю Наварры следовало бы понять, что он тоже заинтересован в рождении законного ребенка, тем более что теперь он претендовал на корону Франции; если уж он всегда без колебаний использовал Маргариту, когда ощущал такую необходимость, теперь ему следовало бы осознать, что как дочь и сестра последних французских королей она могла бы стать одной из лучших его карт в начинавшейся игре, где ставкой был трон. Бесспорно, она бы с радостью согласилась на этот новый союз — тем более что, если Наваррец был официальным наследником престола, она становилась потенциальной королевой Франции… Но, казалось, он ослеп. Не приходится сомневаться, что Коризанда хорошо знала свое дело: она крепко вцепилась в царственного любовника. Так что же? Был ли у Маргариты на этот раз другой выбор, кроме как бросить короля Наварры и примкнуть к Лиге?
Не затем ли, чтобы предложить такую сделку герцогу де Гизу, она и послала из Нерака одного из своих секретарей, некоего Феррана, которого перехватили служащие короля Наваррского и привезли в По на допрос? Так будут утверждать многие современники, но окончательно в этом темном деле так никто и не разобрался
[389]. В столице ходил слух, будто секретаря арестовали, потому что королева попыталась отравить супруга. Летуаль, передавая этот слух, приводит и объяснения, которые давались в Париже: якобы Маргарита была «очень недовольна мужем, который ею пренебрегал и ни разу не возлег с нею с тех пор, как прослышал об оскорблении, какое нанес ей король, ее брат, в августе 1583 г.; […] [муж] говорил ей красивые слова и улыбался, но ничего более, что весьма злило мать и дочь»
[390]. Кстати, Корона очень скоро вмешалась, и секретаря выпустили, чего, безусловно, никто бы не сделал, существуй хоть малейшие сомнения в верности Маргариты. В Париже недовольство последней начнут выражать только в мае.
Как бы то ни было, королева приняла решение. Чем оставаться в Нераке, где на ее долю выпадали одни унижения, чем тщетно ждать, пока супруг расстанется с любовницей, она уехала сама. 19 марта 1585 г. она оставила столицу семейства д'Альбре и перебралась в Ажен, формально — чтобы провести пост и Пасху в католическом городе, неофициально — ссылаясь на соображения безопасности: Коризанда-де пыталась ее отравить
[391]. По существу она покинула корабль Беарнца, «бросила» его, если воспользоваться ее же выражением. Это произошло в первый и в единственный раз. После Варфоломеевской ночи она воспротивилась попыткам расторгнуть их брак; во время заговора «недовольных» она написала для мужа защитную речь; во время «войны влюбленных» она в конечном счете «последовала за его Фортуной»; а после того как они помирятся, что произойдет через много лет, она непрестанно будет ему помогать. Но на сей раз с нее было довольно, и она ушла.
Этот поступок может показаться неслыханным, и в некотором роде он и был неслыханным. Возможно, в XVI в. это действительно уникальный случай: королева, вместо того чтобы, несмотря на возможные разногласия, делить судьбу супруга, открыто примыкает к лагерю его врагов, причем это не лагерь ее семьи; не королеву бросают, а она бросает мужа. Чего никогда не собиралась делать Маргарита — так это отходить на задний план, исчезать с политической сцены, чего желали бы от нее другие, и ждать в тени то ли награды за терпение, то ли просто-напросто развода. Она хотела действовать, оставаться чьей-то союзницей, человеком, на которого рассчитывают. И политическая ситуация позволила ей облечь плотью эти надежды. Ведь период, когда Маргарита, по выражению современников, «бросилась» в Ажен, был еще и временем, когда король Наваррский попал в тиски, а вскоре на него вознегодовала вся Европа. В марте Священная лига обнародовала свой Пероннский манифест, где было названо имя другого претендента на престол — старого кардинала Шарля де Бурбона, дяди Беарнца. Повсюду к врагам последнего стекались всё новые сторонники, в том числе многие «недовольные», которых привлекали враждебность Гизов к герцогам де Жуайёзу и д'Эпернону, а также предложенное «подобие конституционной альтернативы»
[392] в виде восстановления Генеральных Штатов. Поддержка этой новой силы со стороны некоторых представителей бывшей партии брата могла только укрепить Маргариту в ее намерениях. Повсюду возобновились и бои. А финансовое положение государства было катастрофическим… и Генрих III совершил поворот на сто восемьдесят градусов: тоже бросив короля Наваррского, пусть на время, он объявил себя главой Лиги, как и в первый раз, и крайне спешно вступил в переговоры с Гизами.
Тем временем Маргарита обосновалась в Ажене. Поначалу Матиньон воспринял ее приезд скорей благосклонно, поскольку ему было приказано удерживать город вне сферы влияния Беарнца. Он даже послал ей в первые дни апреля «две пехотных роты» для обеспечения ее личной безопасности
[393]. Королева довольствовалась этим недолго. Вскоре она набрала целый полк. Однако ей стало недоставать денег, и, не признаваясь, почему она стала нуждаться, она обратилась за помощью к матери, которая попросила Виллеруа, «а также сьера де Беллиевра сделать, что сможете, чтобы она могла получить какие-нибудь деньги; ведь, насколько я поняла, она находится в величайшей нужде, и ей не на что купить себе мяса»
[394]. На самом деле Маргарита продолжала укреплять свои вооруженные силы. Две роты были поставлены в городе и жили в большей или меньшей степени «за счет жителей»; около двух десятков разместилось за городскими стенами, где они регулярно грабили окрестности. 15 мая она созвала нотаблей города, заявила им, что Матиньон злоумышляет против нее, и взяла с них клятву верности. Она потребовала ключи от города, сместила нескольких чиновников и поставила на их место своих приближенных — сеньора де Линьерака, наместника Верхней Оверни, сеньора д'Обиака, тоже оверьнца, и виконта де Дюра, жена которого уже вернулась в ее свиту
[395].
