После этого последнего всплеска энергии Маргарита провалилась в свою мрачную тюрьму. Ее отчаяние опять сочеталось с тяжелой болезнью, которую в начале декабря упомянул тосканский посол и о которой Екатерина вспомнит еще в феврале
[445]. Возможно, в эти недели, чувствуя себя глубоко несчастной, она и написала длинное стихотворение на смерть д'Обиака:
Мое сердце, поскольку настала ночь,
Усилило настроение, столь подходящее к моей скорби,
Теки же дальше, дождь, из моих влажных глаз!
И чтоб утопить мое горе, весь изойди на слезы!
[…] Я по-прежнему в постели, целое утро.
Это не от лени; но отныне моим глазам
Кажется, что по-прежнему ночь, с того самого дня,
Когда смерть навсегда похитила у меня мой свет.
По-прежнему храня верность неоплатонической философии, Маргарита вновь обращается к теории о раздвоении душ, излагая ее в поэтической форме:
Тогда как моя любовь взмыла к небесам,
Честь и доблесть отправились вслед за ней;
Добродетели вмиг поднялись на крыло,
И только бедный Амур был разделен надвое!
Мой возлюбленный встретил свою судьбу, я теперь переживаю свою,
Как бывает лишь с теми, кого связывают такая дружба.
И, значит, только Амур, как мы, по-прежнему раздвоен, —
До тех пор, пока смерть не соединит наши половины
[446]…
Однако горизонт довольно скоро прояснился. В январе 1587 г. Канийак перешел в другой лагерь и отправился в Лион встречаться с вождями Лиги. «Я никогда не была изумлена сильней, — писала королева-мать королю, — чем прочитав то, что Вы написали мне о маркизе де Канийаке». Она немедленно послала на место наблюдателя и через несколько дней могла возвестить сыну невероятную новость: «Маркиз поклялся и обещал, что предоставит королеве Наваррской свободу и доставит ее в надежное место»
[447]. Что случилось? У Брантома нет сомнений: «Если ее тело находилось в заключении, то ее смелое сердце было свободно. […] Вот что может совершить великое сердце, ведомое великой красотой! Ибо тот, кто держал ее на положении пленницы, вскоре стал пленником сам, хотя был смел и отважен. Бедняга! Что он собирался делать? Он желал держать в плену, в порабощении и неволе у себя в тюрьме ту, чьи глаза и прекрасное лицо могли поработить и заковать в цепи весь остальной мир, словно каторжника! […] но она, отнюдь не думая о радостях любви, но лишь о своей чести и свободе, вела игру столь искусно, что сделалась сильней, захватила крепость и изгнала из нее маркиза, весьма пораженного такой неожиданностью и военной хитростью»
[448].
Эту версию, составленную на основе слухов, которые ходили в окружении короля
[449], следует поставить под сомнение, и, конечно, ее оспорила сама Маргарита в той части «Мемуаров», которой нам недостает. Вы ошибаетесь, — писала она в посвящении к «Мемуарам», — «когда рассказываете […] об отъезде из этого замка маркиза де Канийака», то есть собиралась уточнить этот сюжет. Впрочем, чтобы усомниться в объяснении Брантома, достаточно обычной логики: д'Обиак умер в ноябре, потом королева тяжело заболела, а Канийак переметнулся в конце января, значит, чтобы оправиться от болезни и обольстить того, кто посадил ее в заключение и погубил ее любовника, ей понадобилось слишком мало времени… На самом деле аргументы Маргариты и лиге-ров были прозаичней и носили более политический характер. Смерть королевы или ее недееспособность открыли бы путь к браку короля Наваррского с Кристиной Лотарингской, который в случае ухода Генриха III со сцены положил бы конец притязаниям Гизов на французский престол. Поэтому герцог спешно вошел в контакт с Канийаком и предложил ему оставить Юссон королеве Наваррской взамен на покровительство — и экю — герцога де Майенна, своего брата. Это предложение было тем заманчивей, что награда, обещанная маркизу Генрихом III, оказалась фикцией: мало того что король не пожелал вернуть ему губернаторство, но еще и предложил вознаградить себя за счет пенсий королевы и имуществ, находившихся в ее владении к моменту захвата, — но владений у нее почти не осталось, а все каналы поступления доходов были давно блокированы
[450].
Маргарита, со своей стороны, утверждает, что убедила его: «Узнав о желании и намерении короля моего брата умертвить меня […], он принял решение спасти меня и никому не отдавать ни этот укрепленный замок, ни меня саму»
[451] — позже писала она королю Испании. Она умолчала о том, что номинально еще владела многочисленными землями и продала их маркизу. Лео де Сен-Понси нашел в архивах Иссуара акт, составленный королевой для Жана де Бофора, маркиза де Канийака, в силу которого она уступала «ему и его родственникам все права, каковые мы можем иметь на графство Овернь», а также «сумму в сорок тысяч экю, подлежащих выплате так скоро, как мы только сможем», а также «каждый год, пока мы будем пользоваться своим имуществом, десять тысяч экю пенсии»
[452]. Иные будут утверждать, что это была обманная сделка, что Канийак так никогда и не вступил во владение этими землями и что королева грубо посмеялась над его супругой, прежде чем изгнать ее
[453]. Утверждать так — значит считать женщину, которая хотела прежде всего вернуть себе свободу, способной на крайний макиавеллизм; это еще и значит забывать, что Маргарита была хорошо знакома с Канийаком, поскольку его жена служила при ней уже не один год и сохраняла контакт с ним, как и со всеми лигерскими вождями региона, до самой его смерти
[454]; наконец, это значит не знать, что и через год она по-прежнему говорила о нем как о «весьма достойном человеке», а еще через несколько лет заступалась за его семью
[455]. Если Канийак не вступил во владение землями, которые были ему проданы, то не по вине королевы, а из-за гражданских войн. Как бы то ни было, через несколько месяцев маркиз окончательно оставил Юссон своей пленнице. Это была первая большая победа Маргариты над противниками.
