Кто стоял за этим покушением? Маргарита этого не уточнит. Питерский муниципалитет Ле-Пюи в письме консулам Лиона возложил, как и она, вину на гугенотов: «Мы получили верное сообщение, что некоторые из противной партии едва не убили королеву Наваррскую выстрелом из пистолета, что было совершено в ее комнате в замке Юссон, но пуля попала в платье Ее Величества. Тем самым они хотели захватить названный замок Юссон. Эта трагедия осуществлялась под руководством капитана ее гвардейцев». Но Пьер де Вессьер показал, что организатором покушения был Ив д'Алегр, по чисто личным и военным соображениям пытавшийся захватить местные крепости, — в эти же месяцы он совершил еще несколько преступлений такого же рода в других замках неподалеку от Юссона
[462].
Кстати, к тому времени Маргарита уже возобновила контакт с супругом. Она ли сделала первые шаги или он? Заинтересованы в этом были оба. Безумные страсти отошли в прошлое. Он уже высвободился из-под чар Коризанды и, возможно, понял, что ему выгодней иметь королеву на своей стороне, чем на противной. Она в нем также нуждалась, чтобы вернуть себе королевское положение. Мы не знаем точно, когда эти контакты были восстановлены, — несомненно, после ухода со сцены двух фигур: Екатерины Медичи и Генриха III. Во всяком случае, в начале 1591 г. это уже несколько месяцев как стало свершившимся фактом, поскольку Генрих Наваррский к тому времени смог «оказать услуги» супруге — вероятно, финансовые. Об этом свидетельствует письмо, которое она послала Жаку де Ла Фену, бывшему верному стороннику герцога Алансонского, который недавно поступил на службу к королю Наваррскому и был ее соседом по оверньским землям своей жены
[463]. Теперь все озлобление Маргариты на мужа стихло, эта страница была перевернута: мало того что она собиралась стать ему верной политической союзницей и по возможности помогать ему, но даже позволила себе, проявляя нечто вроде симпатии, доверительно рассказать о страхах, какие он когда-то внушал ей из-за некомпетентности своего окружения — за явным исключением Дюплесси-Морне: «Господин де Ла Фен, — пишет она, — заверение, которое я получила посредством [писем], написанных Вами, о здоровье того, кто мне дороже всего в мире, избавило меня от крайне сильного страдания. Я считаю себя бесконечно счастливой, что встретила такую персону, как Вы; он нуждался в Вас, поскольку его приближенные (кроме одного, созданного рукой очень умелого мастера) имеют мало опыта в светских делах. Когда он был молод, я бесконечно боялась, как бы те, кто хитрей его — и, возможно, желают ему зла, видя, что ему негде получить благой совет, — не побудили его согласиться на многие низости. […] Он хорошего рождения и добр по природе. […] Любите его, умоляю Вас, и я Вас заверяю, что Вы обретете в нем такого повелителя и друга, какого мы, к своей великой скорби, утратили. Ко мне он проявил очень дружеские чувства; ничуть не сомневаюсь, что Вы укрепите его в стремлении к таковым […]. Прошу Вас, заверьте его, что я очень его уважаю и считаю себя весьма ему обязанной за бесчисленные услуги, которые он мне оказал; и будь у меня возможности ему послужить, я сделала бы это от всего сердца».
Заканчивая это письмо, Маргарита упоминает одного из немногих представителей своей семьи, кто еще оставался в живых, — Шарля де Валуа, герцога Ангулемского, бастарда Карла IX и Мари Туше, который жил неподалеку от нее: «Я убеждаю себя, что могу ожидать дружеских чувств от своего племянника после утраты брата [Алансона], и еще больше утешения дает мне надежда, что Вы останетесь при нем»
[464]… Сказать, что королева выдавливала из себя эти последние слова, значит, ничего не сказать. Ведь после смерти Екатерины этот самый племянник присвоил все владения, которые та имела в Центральной Франции, хотя они должны были бы отойти Маргарите. Так что теперь она была, как писал ей Брантом, «лишена графства Овернь, каковое удержал г-н великий приор Франции [Шарль], которого король возвел в графы, а королева-мать по завещанию сделала наследником, выразив сожаление, что не может оставить королеве — своей доброй дочери хоть что-то из своего имущества, настолько сильную ненависть питает к ней король»
[465].
Возможно ли, чтобы королева-мать выражала такие сожаления? Согласно брачному контракту Маргариты, который та нашла позже, владения Екатерины должны были отойти последнему сыну из оставшихся в живых, а если таковых не останется, то последней дочери. Так что надо полагать, что Генрих III законно унаследовал их после смерти матери, но сам решил лучше завещать их племяннику, в котором нуждался и которого особо любил, чем позволить им попасть в руки сестры, которая ничем не помогла ему… Если Маргарита на миг скрыла свое озлобление, то возможностей отстоять свои права у нее не было. Кстати, Ангулем поступил на службу к ее супругу, и пока не настал час, когда она сможет опереться на второго, чтобы дать отпор первому. Пока что главной задачей для нее было восстановить свое положение. Впрочем, после пяти лет жизни в Юссоне королева могла поверить, хотя бои еще и продолжались, что самое трудное позади, что близок конец ее изгнанию. Она уже избавилась от ненавистного брата и от матери, которая никогда по-настоящему не доверяла ей. Она уже примирилась с супругом. И, главное, она уже была королевой Франции, хотя во многом и номинальной. Ведь тот, кто велел теперь называть себя Генрихом IV, еще далеко не получил всего причитающегося: в столицу он вступит только через три года, а назвать себя сувереном замиренной страны сможет через семь лет.
Что касается Маргариты, она останется в Оверни еще на четырнадцать лет — четырнадцать долгих лет, в течение которых с ней произойдет глубокая перемена. Ведь смерть близких не только избавила ее от потенциальных или явных врагов. Она избавила ее от семейной структуры, где во фратрии детей Екатерины ее назначили на двусмысленную роль; она освободила ее от матери, которая всегда царила в семье, от старшего брата, которого она воспринимала как свое «альтер эго», от младшего, которого она всегда поддерживала, словно была старшим братом… Теперь ей оставалось выйти из ситуации, которая так давно сделала ее «плохой супругой». Как раз это вскоре и предложит ей король. Все эти факторы, вместе с сочинением «Мемуаров», с годами превратят ее совсем в другую женщину.
Глава XI.
Изгнание и память
(1591–1595?)
В то время как гражданские войны продолжались, народные движения приобретали все более радикальный характер, и появлялись все новые претенденты на французский престол — кроме короля Наваррского это были старик Шарль де Бурбон, герцоги Майенн, Немур, Савойский, а вскоре к ним добавится и молодой герцог де Гиз, — владелицу Юссона, кое-как обжившуюся в своей неприступной крепости, постепенно обступало молчание. Долгие годы, проведенные там, относятся к самым малоизвестным в ее жизни. Франция была слишком занята войной, залечиванием ран, подсчетом сторонников той или другой партии, чтобы интересоваться королевой Наваррской. И потом, монархия пришла в расстройство, информационные и дипломатические сети были дезорганизованы. Кроме того, письма Маргариты стали редкими — по крайней мере дошедшие до нас; а рассказ в «Мемуарах» прервался уже почти десять лет назад.
