Если Генрих IV всякий раз в конечном счете уступал требованиям королевы, то не только из-за ее упорства, но и потому, что нуждался в ней. Хоть в страну и вернулся гражданский мир, у новой власти еще хватало врагов, которые могли попытаться дестабилизировать ее. И потом, пусть Генрих сменил жену, он не поменял привычек… и опять пообещал жениться новой любовнице, Генриетте де Бальзак д'Антраг, которая вошла к нему в сердце всего через несколько недель после смерти Габриэли, еще до флорентийского брака. Однако король опрометчиво дал молодой женщине письменное обязательство жениться, если она родит мальчика… что она и сделала. А поскольку и она, и ее семья были не робкого десятка, они были вполне готовы воспользоваться этим оружием — хоть бы и с помощью заговора. Он был организован в 1601 г., и к фаворитке присоединились ее единоутробный брат и другие недовольные новым режимом. А ведь этим единоутробным братом был Шарль де Валуа, бастард Карла IX, тот самый граф Оверньский, которому Генрих III отдал владения своей матери
[513]. А союзниками — маршал де Бирон (сын того Бирона, которого королева когда-то пыталась примирить со своим мужем в Нераке) и Жак де Ла Фен. Так что оверньские ответвления заговора были весьма внушительными, чем и объясняются страхи Генриха IV по поводу бывшей супруги и просьбы к ней: ведь она могла поддержать его в этом деле или повредить ему… На самом деле королева не колебалась ни секунды: она чувствовала, что одержит здесь очередную победу.
Впервые он ее предостерег о «дурном замысле ее дурного племянника» осенью 1601 г., когда сообщил о первой беременности королевы-флорентийки. Она поздравила его с зачатием ребенка и заверила, что ни за что на свете не уступит Юссон «этому юноше, внимающему дурным советам». Но она воспользовалась случаем, чтобы напомнить: он [Шарль де Валуа] «держит в этой стране много крепостей и домов из владений покойной королевы моей матери, каковые присвоил и каковые должны принадлежать мне»
[514]. Позже смуты лишь усилились. В августе 1602 г. эпизод с этим заговором завершился смертным приговором Бирону, но фаворитка не сложила оружия, к ней примкнули другие недовольные, так что в феврале 1604 г. тосканский посол описал масштабы недовольства так: «Некоторые утверждают, что брак короля с Маргаритой де Валуа все еще действителен, и в их глазах дофин незаконен. Маркиза де Верней, ссылаясь на обещание короля, считает собственного сына единственным законным наследником, а дофина — бастардом»
[515]. Чтобы помочь бывшему супругу, Маргарита выразила готовность отказаться от титула королевы, который сохраняла и который мог лишь усугубить путаницу: за ней, — написала она, — останется титул герцогини де Валуа
[516]. Но для противников власти подобный благородный жест значил немного.
Тогда Маргарита решила сыграть другой картой, последней и самой сильной, — она завещала дофину Людовику все свои владения. Конечно, трудно сказать, кому бы еще они могли отойти, хотя без такого решения корона бы не получила оверньских земель. Но как раз в начале века Генрих IV больше всего нуждался в подобном акте, символичном в высшей степени и очень выгодном в материальном смысле. Ведь завещая Франции все имущество, королева не только обогащала новую власть, но и подтверждала ее правомочность: владения последней из Валуа должны были перейти к первым Бурбонам, легитимируя смену династии, смену, которая происходила не без труда и которую люди еще не полностью приняли. Личные владения Екатерины возвращались к Короне, вместо того чтобы достаться бастарду Ангулемскому, и это давало последней значительные преимущества в плане гражданского мира и доходов; первая супруга короля наглядно демонстрировала, что передача власти и доменов произошла с ее согласия, что к разводу ее не принудили, а значит, брак с Медичи законен и Людовик — на самом деле наследник французского престола. Этот политический жест большой значимости сделает Маргариту в ближайшие годы ключевой фигурой нового режима.
Однако чтобы иметь возможность сделать Людовика своим наследником, ей нужно было вернуть себе оверньские владения, которые пока что удерживал «дурной племянник». И когда в ноябре 1604 г. последнего арестовали, она написала Сюлли, что настало время «вынести одно решение, сопроводив приказом короля […]. Чего я в этом деле прошу у Его Величества и у Вас, — всего лишь поддержать мои законные права, осуществив скорый и праведный суд». Она напомнила условия брачного договора Екатерины, оговаривавшего, что та отдает «свое имущество детям, чтобы оно переходило от сына к сыну, пока они живы, по старшинству, а если сыновья умрут бездетными, отдавала его дочерям […], из которых волей Бога я одна осталась в живых»
[517]. И королева, при поддержке Генриха IV, возбудила процесс о признании законности ее прав.
На сей раз «сезам» у нее в руках был. Ведь чтобы лучше наблюдать за ходом процесса, безусловно, надо было находиться на месте, в Париже. В письме за май, где она упоминает об этом замысле, она просит у короля дозволения поселиться лучше в ее булонском доме, чем в Вилле-Котре, «поскольку воздух в этом жилище […] более здоровый»
[518]. Направиться туда, — сообщала она, — она намерена до конца лета. Хотя замок в Оверни, где она поначалу была загнанной дичью, со временем и превратился в спокойное и приятное пристанище, дни и ночи в котором заполнялись чтением, молитвами, письмом, отдаваемыми и принимаемыми визитами, нескончаемыми беседами с друзьями, повседневными хлопотами и заботой о домочадцах, но это жилище уже утратило для королевы свое очарование. В начале июля она, взяв с собой часть людей, выехала.
Глава XIII.
Отвоевание Парижа
(1605–1606)
За несколько дней Маргарита доехала от Юссона до Тури в [современном департаменте] Ньевр. Она спешила, потому что у нее были важные новости для короля и его министров, которые теперь окончательно оценят ее возвращение: Тюренн, ныне герцог Буйонский, вступил в заговор г-жи де Верней и оверньцев, который тем самым протянул щупальца до Испании. Это было не совсем ново, но недавно Маргарите сообщили очень ценную информацию. Из Тури она написала Сюлли, что хочет с ним переговорить и надеется быть в Булони через четыре дня. Однако король беспокоился: он был уже в курсе последних контактов бывшей союзницы и хотел бы знать больше. Поэтому он без промедления отправил своего министра навстречу королеве, в Артене, департамент Луаре.
