Встреча не оправдала надежд Сюлли. Конечно, — объясняет он королю, — заговор, о котором они оба уже знали «по догадкам и по слухам, был описан мне в подробностях названной королевой и сьёром де Роделлем, поскольку они перечислили мне количество людей каждого состояния»; но «все это было мне сказано такими обиняками, что, думаю, в этом могло быть столько же лжи, сколько и правды»
[519]. Свою манеру, внушившую Сюлли сомнения, Маргарита оправдывает спешкой: «Зло должно было свершиться в августе», — пишет она королю; а если она приехала сама, то потому, что дворянин, от которого она получила эти сведения, хотел говорить только в ее присутствии. Что до остального, пусть суверен не волнуется: «Мои амбиции […] ограничиваются Булонским владением; любовь к покою в одном жилище, усвоенная за девятнадцать лет, не позволит мне […] желать иных перемен»; что касается Юссона, ему ничто не грозит, он оставлен «под надежной охраной»
[520]. Может быть, королева хотела сделать вид, будто обладает важными сведениями, чтобы ее допустили поближе к столице, как будут утверждать некоторые историки? Думать так — значит забывать, что она еще в первые дни июля четко и без обиняков известила о скором приезде в замок Мадрид (Булонь), из чего следует, что позволение у нее уже было; точно так же можно полагать, что она, несомненно, заранее сообщила, когда выедет. С другой стороны, это значит придавать слишком много значения личному впечатлению Сюлли: известно, что этот давний заговор со множеством извивов в своей истории и с многочисленными разветвлениями действительно был запутанным и опасным. Кстати, король принял полученные сведения всерьез и ответил министру, что одобряет «то, что Вы обсудили с ней, что должен делать я»
[521].
Впрочем, за свою деятельную верность Маргарита хотела получить не разрешение вернуться в Париж — оно уже было получено. Как сообщал Генриху IV сам Сюлли, ей требовалось заверение, «что при дворе ее хорошо примут и будут почтительно с ней обходиться и что Вы своей милостью и властью станете ей содействовать во всех делах». Решение короля было недвусмысленным: он не только решил «принять обязательство оказывать Королеве Маргарита все милости, подобающие Его Величеству и ей», но и стал готовиться к ее встрече.
Итак, Маргарита добилась, чего хотела. Она еще на несколько дней задержалась в Этампе, потом приехала в Лонжюмо, где ее ждала Диана Французская, ее единокровная сестра, сопроводившая ее до предместья Сен-Жак. Далее произошел торжественный прием в замке Мадрид, куда король послал маленького герцога Вандомского, старшего сына Габриэли д'Эстре, а также сеньоров де Роклора и де Шатовьё. Прислал ли он также, как позже станет утверждать Дюплеи, «сьёра де Шанваллона, которого она когда-то любила более, чем следовало; так что этот прием сочли позорным для столь великой государыни»
[522]? Очень маловероятно: никто, кроме этого историографа, не упоминает такую шутку в дурном вкусе, за которую не преминули бы ухватиться памфлетисты того времени. Впрочем, лица, которым было поручено встретить королеву, не дали повода говорить о «позорном приеме», и сама Маргарита признала, что встреча ее глубоко растрогала. Наконец, переписка основных министров Генриха IV показывает, что они тогда были очень озабочены вопросом, как принимать королеву; они бы, конечно, не позволили королю совершить столь чудовищную оплошность.
Действительно, в окружении короля все ожидали, что событие, редчайшее во французской истории, — возвращение брошенной королевы, притом бывшей узницы, ко двору, — будет как-то использовано в политическом плане. «Король вполне согласен, — писал Виллеруа Сюлли, — с тем, что Вы писали мне относительно Королевы Маргариты, и ничуть не сомневается, что многие примутся рассуждать о ее приезде, и […] что это может породить нежелательные последствия». Сюлли на это ответил, что «разные толки […] возникнут скорей из-за вымыслов злодеев и врагов государственного спокойствия, нежели по вине короля или же по ее вине: судя по речам, которые они [оба] со мной вели, я нашел, что они вполне хорошо расположены в отношении друг друга»
[523]. В самом деле, первая встреча бывших супругов, которые не виделись двадцать лет, была как нельзя более радостной. «Король был в Булони, с Королевой Маргаритой, откуда приехал только в десять часов вечера, — удивлялся Виллеруа, особо отмечая для Сюлли этот факт. — […] Я не опишу Вам, что там произошло, поскольку меня там не было; […] во всяком случае, король вернулся очень довольным. Названная дама завтра увидится с королевой, которая будет ждать и примет ее в Лувре; потом, думаю, мы поедем в Сен-Жермен, где названная дама навестит монсеньора дофина»
[524].
Как и ожидалось, возвращение королевы в Париж, «где ее не видели двадцать четыре года или двадцать пять лет, и ее прибытие ко двору […] дали немало пищи для разговоров самым разным людям», — пишет Летуаль, приводя некоторые тексты, появившиеся в этой связи
[525]. Действительно, последнюю из Валуа встречали с чрезвычайным любопытством. Некоторые воспевали в ней «вдову», удрученную злой судьбой, другие бездумно славили ее красоту и величие… надеясь найти в ней более щедрую покровительницу, чем был новый монарх
[526]. Хотя эти льстивые образы уже не совсем соответствовали облику женщины пятидесяти двух лет, сильно растолстевшей, они, конечно, доставляли ей удовольствие, и некоторые из льстецов добились своего, став ее протеже.
6 августа в Сен-Жермене, в стенах, где она выросла, она наконец познакомилась с юным Людовиком. Она была растрогана. Этому четырехлетнему ребенку, законному сыну ее бывшего мужа, следовало бы быть ее ребенком; впрочем, ей он был обязан самим существованием, и ему она вскоре завещает все имущество… Некоторым образом она и была ему матерью, настоящей матерью. Она так давно сожалела, что не способна родить, и теперь в ней пробудилось подлинное материнское чувство. Еще в Булони, увидев маленького Сезара Вандомского во главе встречавшей ее делегации, она написала королю: «Я чрезвычайно боялась, как бы тяжкая нагрузка, возложенная на этого столь нежного ангелочка, не повредила ему. […] Да простит мне Ваше Величество, если я посмею Вам сказать, что он требует большей заботы»
[527]. Но действительно по-матерински она будет относиться именно к Людовику, дофину Франции.
