Немедленно начались переговоры между представителями Испании и французской короны, чередовавшиеся с пышными праздниками, которые запомнились двенадцатилетней девочке. Так, ей запали в память «превосходное празднество с балетом, организованное королевой моей матерью в честь этой встречи на острове [Эгмо на реке Адур]. Вокруг […] столов прислуживали стайки пастушек, одетых в различные тканые золотом сатиновые наряды […]. Путешествие сопровождалось музыкой, словно морские боги распевали и читали стихи вокруг корабля Их Величеств». Она запомнила и дождь, внезапно начавшийся во время праздника, из-за чего «нам пришлось в суматохе возвращаться на корабли и там провести ночь», и смех, который это происшествие вызывало на следующее утро. «Великолепие во всем было таким, — признавал в свою очередь Брантом, — что испанцы, которые весьма презрительно относятся ко всем, кроме своих, клялись, что никогда не видели ничего более прекрасного. […] Я знаю, что многие во Франции осуждали эти затраты как чрезмерные; но королева сказала, что сделала их, дабы показать иностранцам: Франция не столь уж разорена и бедна»
[26].
Что касается самой встречи, она завершилась провалом. Филипп II был недоволен терпимостью Екатерины по отношению к реформатам, но королева считала нужным продолжать эту политику; она, со своей стороны, еще мечтала о браке Маргариты с инфантом Испании, но добилась лишь расплывчатых обещаний; наконец, она хотела бы вернуть Франции Миланскую область или Тоскану, но герцог Альба был не готов удовлетворять подобную просьбу… Итак, 2 июля участники встречи разъехались. В то время как Генрих провожал Елизавету до Сегуры, остальная королевская семья попыталась развлечься морскими прогулками и экскурсиями. Потом тронулись в обратный путь: Дакс, Мон-де-Марсан, Нерак, Ангулем, Ниор, Нант, Анжер, Тури Блуа, которого кортеж достиг в начале декабря; наконец остановились в Мулене, чтобы провести там три зимних месяца. Может быть, там к королевскому кортежу присоединился самый младший сын Екатерины; во всяком случае, именно там он в свою очередь получил конфирмацию и новое имя — Эркюль отныне будет зваться Франсуа
[27]. Три месяца, проведенных в Мулене, были очень насыщенными. Там работали над большой судебной и административной реформой королевства, и там по инициативе Мишеля де Лопиталя было созвано собрание нотаблей. Улаживали здесь и частные споры, как тот, который уже несколько лет вели меж собой Гизы и Шатийоны. Наконец, перераспределили некоторые земли между детьми Франции: Генрих получил апанаж Анжу, раньше принадлежавший младшему брату, а Франсуа — апанаж Алансон, прежде предназначавшийся Генриху. В конце марта, по завершении «реформы государства», двор направился в центр Франции — Виши, Ле Мон-Доре, Ла-Шарите, где отметили Пасху, потом Оксерр и Санс, прежде чем вновь двинуться обратно в столицу. В конце апреля прибыли в Сен-Мор, а первого мая вернулись в Париж.
За два последующих года, о которых Маргарита молчит, случилось немало событий: прохождение через Францию весной 1567 г. войск герцога Альбы, шедших подавлять восстание в Нидерландах, где распространилась реформатская религия и где, главное, явно проявлялось желание освободиться от испанской опеки; осенью — попытка гугенотов, взбешенных репрессиями во Фландрии, похитить короля Карла, что вызвало Вторую религиозную войну; долгая болезнь короля летом 1568 г., когда его уже сочли обреченным; возобновление военных действий осенью, а в начале октября — смерть испанской королевы Елизаветы… Екатерина лишилась сил от горя, ведь это была ее любимая дочь
[28]. Однако она приняла к сведению — политика обязывает, — что король Испании овдовел. Она также знала, что в начале года инфант ион Карлос был посажен отцом в заключение, якобы за мятеж, и вскоре умер в камере. Значит, Филипп II мог снова стать ее зятем — ему только следовало жениться на Маргарите. В ноябре 1568 г. она писала на пот счет своему послу Фуркево: «Я как мать желаю видеть, если это возможно, на том же месте ее сестру, пусть даже это не избавит меня от скорби, которую я чувствую»
[29]. Но у испанского короля были другие планы: он возжелал руки старшей дочери Максимилиана II, той самой, которую Екатерина хотела видеть супругой Карла IX. И тогда снова начались переговоры с Португалией
[30]…
Маргарите было уже пятнадцать с половиной лет. Несмотря на смуты, к которым она привыкла, как и все, несмотря на сделки, предметом которых она становилась (и это тоже стало обычным делом), она проводила время за охотой, танцами, развлечениями, беседами и, вне всякого сомнения, по-прежнему за учебой. Это была высокая хрупкая девушка с овальным лицом, с черными волосами, унаследованными от отца, и слегка скошенным подбородком, как у всех Валуа. Она имела живой ум и тело, привычное к физическим упражнениям. Когда она была неизменной сообщницей своего брата герцога Анжуйского. Хотя слова Брантома, повествующие об этой тесной дружбе, трудно датировать, можно предположить, что он намекает именно на тот период, говоря о времени, когда «они весьма любили друг друга, составляя единое тело, душу и единую волю», когда «их нередко видели болтающими меж собой» и когда «король обычно вел ее танцевать на большом балу». Когда они танцевали испанскую павану, — вспоминает мемуарист, — «глаза всего зала не могли ни насытиться, ни вполне насладиться столь приятным зрелищем: ибо переходы исполнялись гак хорошо, на совершались столь умело, а остановки были настолько прекрасны, что возможно было только восхищаться как красивым танцем, так и величественностью остановок, отражающими то веселость, то прекрасное и значительное презрение; ибо не было никого, кто бы узрел их танцующими и не сказал, что никогда не видел танца столь красивого, столь грациозного и величественного, как в исполнении этого брата-короля и этой сестры-королевы»
[31].
