По доброй привычке парижский хронист добавляет некоторые подробности, показавшиеся ему пикантными: королева, — пишет он, — так страстно любила этого молодого человека и так рассердилась на его убийцу, что «поклялась не пить и не есть до тех пор, пока не увидит его отрубленную голову перед своим жилищем; […] и с той самой ночи, крайне перепуганная, съехала оттуда и покинула его с заявлением, что никогда не вернется»
[536]. Надо полагать, он преувеличивал, либо те, кто давал ему сведения, заблуждались, потому что она писала из Парижа еще через четыре дня после убийства, а окончательно покинет отель де Санс только год спустя
[537]. Однако продолжение рассказа Летуаля более правдоподобно: в связи с этим, — указывает он, — были опубликованы «Любовные сетования на оную смерть, сочиненные Менаром от имени и по поручению Королевы Маргариты, которая обыкновенно носила их на груди и читала каждый вечер, как часослов»
[538]. Действительно, память об этом знаменательном событии сохранили несколько поэтических сборников за 1607 г. Ведь к громкому оплакиванию гибели фаворита королева привлекла не только Менара, но и других поэтов своего двора. Приняла участие и сама Маргарита:
Тяжкая память о былой радости,
Поселившая в мыслях сердечную тоску,
Ты знаешь, что Небо, лишив меня услады,
Лишило меня желания!
Если кто-то любопытный, узнав о моих жалобах,
Удивится, видя, сколь сильно я удручена,
Ответьте ему одно, чтобы он понял свою ошибку:
Прекрасный Атис умер!
Атис, чья смерть печалит мои годы,
Атис, достойный любви стольких благородных душ,
Которого я вырастила, чтобы показать людям
Творенье своих рук!
[539]
Это коллективное оплакивание свидетельствует не столько о реальном страдании, сколько о литературной практике, сложившейся при дворе королевы, где таким образом отмечали и самые незначительные события, происходившие в ее жизни. Что касается самих стихов, будь то стихи королевы или тех, кому она покровительствовала, то они показывают, что она, конечно, испытывала привязанность к Сен-Жюльену, но эта привязанность несопоставима ни с любовью, какую она когда-то питала к д'Обиаку, ни с тем чувством, какое испытает через несколько лет к Бажомону. Действительно, изъявления верности она то и дело чередует с намеками на вероятное окончание траура и возможность новых романов:
Если бы время (да будет этот страх тщетным!)
Позволило забвению заглушить мое страдание,
Я бы хранила верность клятвам, данным столько раз, —
Больше никогда не любить!
Возлюбленный моего сердца, чье вечное отсутствие
Удалило его с моих глаз, но не из моей памяти,
Забрал с собой, без надежды на возвращение,
Всю мою любовь!
Если я перестану любить, пусть моей любви не домогаются!
Я отныне не могу ни быть взятой, ни взять
И сознаю, что время может погасить мои огни,
Ибо ничто их не достойно
[540]
А ее поэты заходили еще дальше:
Слова, в которых она старается
Выразить неудовольствие, —
Все равно что озера и наживки
Для ловли сердец без их согласия
[541].
Печаль Маргариты при всей ее демонстративности не слишком глубока, и непохоже, чтобы «прекрасный Атис», получивший столь банальное прозвище, представлял для своей царственной возлюбленной нечто много большее, чем «творенье ее рук». Равнодушие, характерное для всех этих стихов, как и утверждение, что Сен-Жюльен якобы был для нее возлюбленным «сердца», согласуются с тем, что позже скажет о ней Дюплеи, который вскорости поступит к ней на службу: в последние годы «ей на удивление нравилось внушать любовь, пристойно и скромно поддерживать ее, видеть и слушать мужчин, которые притворяются, будто увлечены ею». Эти соображения, возможно, и не позволяют утверждать с уверенностью, что Дат не был ее любовником в современном смысле слова, но вполне определенно дают возможность отвергнуть нелестные домыслы историков, которые сделают из него одну из ее «ломовых лошадей». Впрочем, не стоит обманываться насчет «мудрости», которую королева осознала в поздние годы и так сформулировала, опять же согласно Дюплеи: «Если хотите перестать любить, овладейте любимым предметом»
[542]. Речь по-прежнему, как и в аргументах, которые она в свое время приводила Шанваллону, идет о том, что воображаемые удовольствия долговечней остальных. Это никоим образом не значит, что Маргарита отказывалась от удовольствия любить и быть любимой. Скоро мы получим доказательство этого, но, впрочем, это чувствуется уже и в стихотворении: ее прощание с любовью носит театральный характер.
