К чему природный цвет лица, к чему красота?
Они внезапно исчезают, как летний цвет.
Но одна лишь добродетель, бессмертная и неизменная,
Навсегда обеспечивает уверенность друзей.
Встреча с Долиной (Val), с твоим перестроенным именем,
Показывает, что твое сердце украшено этим достоинством.
Смелей! и тем самым вознесется в Небо
Цветок, ныне лежащий в низменной Долине!
[630]
Однако сочувствие королеве вскоре уступило место более откровенному любопытству и даже некоторому неодобрению, которое вызывали как образ жизни Маргариты, так и ее нерушимая дружба с королем. Об этом свидетельствует «четверостишие, составленное какими-то клепотниками» и вскоре приклеенное к ее особняку, бывшей резиденции епископов Сансских:
Как королева, ты должна пребывать
В своем королевском доме;
Как шлюхе, тебе вполне уместно
Жить в жилище попа!
[631]
В последующие четыре года слухи о делах и жестах королевы Маргариты почти не прекращались. Убийство Сен-Жюльена Дата, тяжба с графом Оверньским, передача ее владений в дар дофину, строительство отеля Августинцев — все это давало пасквилянтам поводы взяться за перо. В 1607 г. по столице ходил памфлет, написанный «неким забавником […], совершившим путешествие в ад и встретившим там много знакомых». Екатерина Медичи обсуждает там с чертом «завещание Королевы Маргариты, каковым последняя делает г-на Дофина наследником. […] "Думаю, она предпочла гарантированное спокойствие глупому упорству, и хорошо сделала"», — говорит королева-мать, имея в виду долгое оверньское затворничество дочери. Потом она беседует с дядей, папой Климентом VII, который советует ей не вмешиваться и дать возможность Маргарите тратить государственные деньги: «Позвольте своей доброй дочери ходить по тюрьмам, по больницам, по приютам, искупая все наши и ее грехи…» Мимоходом автор задевает честь обеих женщин: он приписывает детям Екатерины другого отца, не Генриха II, и намекает, что Маргарита не всегда была мудрой, «найдя в свое время весьма приятным» управляющего делами господ Лотарингцев
[632].
В тот же период начал циркулировать и самый злобный текст, когда-либо направленный против королевы, — «Сатирический развод»
[633], на котором мы остановимся подробней ввиду его важности для формирования легенды. Сюжет его прост. Здесь берет слово Генрих IV и обнародует манифест, составленный им, чтобы пресечь злословие тех, кто все еще осуждает его за развод: истинная причина, побудившая его так поступить, — стыд, который он в конечном счете испытал из-за чудовищной похотливости жены. Карл IX верно сказал, — напоминает он, — «что отдал свою Марго в жены не только королю Наваррскому, но всем еретикам своего королевства»: эта фраза взята непосредственно из «Пробуждающего французов». «О слишком верное пророчество!» — восклицает Генрих, после чего сокрушается, что его супруга не довольствовалась гугенотами. «Ведь во всей Франции не было людей такого рода и звания, с какими эта развратница не утоляла бы свою похоть; для ее сладострастия не имело значения ничто — ни возраст, ни положение, ни происхождение, лишь бы она насыщала и удовлетворяла свои аппетиты, и так с одиннадцатилетнего возраста по сей день, не отказывая никому».
Потом король считает долгом перечислить всех знаменитых любовников жены, извиняясь, что, возможно, этот список будет составлен в произвольном порядке, ведь их было столько, что уже не упомнишь: Бонниве, д'Антраг, Шарен, Мартиг, Гиз, Ла Моль, Сен-Люк, Бюсси, Майенн, Тюренн, Шанваллон (не названный по имени, упоминается как «ее Сеньор»), Дюра, д'Обиак, Канийак, Помини, Дат и теперь Бажомон, к которым надо добавить в ее юности «ее молодых братьев» — в развитии исторической науки заметен прогресс. Между ними всеми вклиниваются толпы безвестных любовников, в первое время — придворных кавалеров и смелых капитанов, впоследствии — слуг и поваров, ведь Генрих III якобы сказал в момент ее бегства из Ажена: «Кадеты Гаскони не смогли насытить королеву Наваррскую — она поехала к погонщикам мулов и медникам Оверни».
Этот рассказ о любовной жизни Маргариты, при довольно верной исторической канве, наполнен живописными эпизодами, подробности которых способны поразить воображение. Так, ночью после казни любовников королева и герцогиня Неверская похитили их головы и «увезли в своих каретах, чтобы собственноручно похоронить в часовне Сен-Мартен, что под Монмартрским холмом». Позже, став искушенной в искусстве обольщения, Маргарита возлежала «со своим Сеньором на постели, освещенной несколькими факелами, меж двух саванов из черной тафты»
[634]. Д'Обиак, злополучный любовник из замка Карла, сказал, впервые увидев ее: «Я хотел бы переспать с ней, пусть бы даже меня через некоторое время повесили»; но, когда пришли его арестовать, его «нашли постыдно спрятавшимся в каком-то мусоре, без бороды и без волос, — принять такой вид его заставила любовница». А в Юссоне она прогуливалась, нося на шее синий мешочек, с которым не расставалась, — там находилась серебряная коробочка, где она хранила портреты Помини и свой…
Портрет Маргариты, созданный в этом памфлете, — самый отталкивающий, какой только возможен. «Порочная и безумная», она происходит из семьи флорентийских купцов; она жила в Карла в «воровском логове», откуда спаслась «трусливая и испуганная»; в Юссоне она велела поднимать кровати, чтобы поскорей выяснить, что под ними не прячется Помини, — она его искала, «забираясь туда на четвереньках совершенно голая»… Через несколько лет, став «самой безобразной женщиной Франции», она смеет «трижды в неделю класть пасхальную облатку себе в рот, накрашенный сердечком, с лицом, набеленным и покрытым румянами, с огромным открытым бюстом, который больше и скорей походит на задницу, чем на грудь». «Видели ли вы когда-нибудь, чтобы она не спала на проповеди, не болтала на вечерне, приходила на мессу без хахаля?» — спрашивает король и после этого заключает: «Все ее поступки — одна видимость и притворство, без малейшей искорки набожности и благочестия». Однако главным пунктом обвинения остается похотливость Маргариты: «Подвижная, как ртуть, она катилась к любому предмету, приближавшемуся к ней». «Клермон [Бюсси] многажды расцеловывал ей всю юбку на пороге ее комнаты». Она принимала, «как кружка для публичных пожертвований, подаяние от каждого встречного»; впрочем, в «этих штанишках на три задницы» находилась «самая вонючая и смрадная дыра из всех, какие мочатся», И т. д.
