Какая «знатная принцесса», кроме Маргариты, могла быть одновременно такой красноречивой, такой тонкой и настолько способной ручаться за герцога Алансонского? Таким образом, де Ту ясно указал, даже если не назвал ее по имени, на первую супругу Генриха IV и ничуть не сомневался в своих утверждениях. Мы уже видели, что ми молва, ни непосредственные современники событий никогда не предъявляли обвинения Маргарите. Мы также объясняли, почему как но логическим, так и по психологическим соображениям на нее практически нельзя возложить ответственность за это убийство. Так что на этом тексте мы задерживаемся не из-за его основного содержания, а из-за двух его феноменов, выдающих его искусственность.
Первый — это обилие деталей, которыми историк уснастил рассказ о тайной ночной встрече, притом, что сам он там явно не присутствовал и очень маловероятно, чтобы ему рассказали о ней. В самом деле, де Ту не был близко знаком ни с одним из главных действующих лиц. Он принадлежал к другому общественному классу, к моменту убийства он вернулся из Италии после долгого пребывания там (он сам пишет об этом в «Мемуарах») и приступал тогда к ученым занятиям в одиночестве, которые займут у него много времени
[642]. Ясно, что здесь он свободно фантазирует на тему скрытых намерений «знатной принцессы», какими видит их он. Отметим, однако, что это обвинение не выходит за определенные пределы: слово caressant (ласковый) в XVI в. обычно относилось к словесным ласкам, особо любезному обхождению с целью убедить собеседника. Умение Маргариты обольщать, в представлении де Ту, целиком объяснялось ее хитростью и умом, пусть даже оба эти качества и связаны здесь с легендарным женским двуличием.
Вторая примечательная черта этой реконструкции — неизменное неодобрение, с каким магистрат относится к участию женщин в политической игре. Еще наглядней это видно в другом отрывке, посвященном Маргарите, когда историк говорит о ее поездке во Фландрию. Ее болезнь, — объясняет он, — была предлогом, чтобы не ехать к мужу в Наварру. Отпускать ее ни в коем случае не следовало бы, по его мнению, «но так как она всегда воспитывалась при дворе, где королева ее мать давала ей много свободы», она сделала то, что собиралась. Встретившись с доном Хуаном, она составила с ним заговор, чтобы угодить Гизам, а потом ее использовали как ветреницу, поскольку она была ветреницей. «Так что, — заключает он, — вся цель этой принцессы состояла в том, чтобы снова разжечь в королевстве смуты и тем самым получить благовидный повод остаться при дворе»
[643]. Этот отрывок, кстати, переполненный ошибками, — всего лишь один из многих, где выявляется основная мысль этого магистрата: женщины в политике — чрезвычайное зло. Вместо того чтобы оставаться на своем месте, то есть в стороне, они из прихоти, «в отместку» (это слово встречается часто) вмешиваются в то, чего не понимают, и путают все карты. Они причиняют вред не только действиями, но и примером, который подают другим, и своей способностью поддерживать это ненормальное состояние надолго — так, своей неприличной свободой Маргарита была обязана Екатерине.
Портрет королевы, какой рисует это произведение, очень показателен. Мало того, что она выглядит здесь квинтэссенцией женщины в представлении клерков — соблазнительной и склонной к макиавеллизму, легкомысленной и упрямой, ловкой на дурные дела и неспособной понимать важные вещи, — но на ней лежит еще и ответственность за убийство. Надо подчеркнуть, что королева была не единственной, чей образ исковеркал тот, кого потомство превознесет как «самого объективного историка своего времени». Ведь публикация его труда вызвала яростную полемику, в результате которой книга в 1609 г. попала в Индекс запрещенных книг и которую не остановили «объяснения» в «Мемуарах» магистрата, вышедших в 1614 г. — и, кстати, не содержащих почти ни слова о Маргарите, с которой де Ту был едва знаком. Так или иначе, решение издавать этот труд на латыни значительно ограничило популярность этой «Истории», которая на французском языке появится не раньше 1659 г.
Наконец, отметим, что в 1606 г. родился «Французский Меркурий», нечто вроде альманаха, где перечислялись основные события истекшего года. Маргарита упомянута там всего дважды в первые три года его выхода, а именно в 1606 г.: с одной стороны, говорится, что она ведет тяжбу с графом Оверньским, с другой — что «король, говоря о ней, назвал ее самой благородной в мире […]; те, кому посчастливилось общаться с ней близко, считают ее также самой либеральной», то есть самой щедрой
[644].
Маргарита — воспеваемая меценатка
Можно сказать, что, за исключением десяти лет после оскорбления летом 1583 г., последняя королева Наваррская всегда славилась как мать искусств и покровительница литераторов. Мы видели, что она вернулась к этой роли к середине 1590-х гг. и что писатели — завсегдатаи Юссона, такие, как братья д'Юрфе или Луи Папон, возлагали на нее свои писательские надежды. Еще до возвращения в Париж ей было посвящено немало произведений, например сочинения м-ль де Больё, Антуана Ла Пужада или Жана Алари. Однако с прибытием королевы в столицу летом 1605 г. количество литературных трудов, адресованных или посвященных ей, умножилось. Так, Клод Гарнье, обращаясь к Депорту, написал элегию на прием королевы в Париже, мимоходом посетовав на «век, в коем обитает невежество», и предсказав поэтам возрождение надежды:
Наконец мудрая, ученая и прекрасная Маргарита,
Цвет рода Валуа, которые так тебя любили,
Подобно богатому кораблю вошла в порт
Своих благородных предков, и все видят ее блеск.
[…] Никогда ни монарха, ни монархиню
Не принимали ни более уважительно, ни более радостно,
Чем приняли эту Даму; и никогда не видели,
Равно как вовеки не увидят потомки,
[…] Большей и столь благородной кротости.
Вот каким образом, Депорт,
Королева Маргарита, в достойном сопровождении,
Явилась перед нами
[645].
Жан Дезистриер, Жан Дарналь и Жак Корбен тоже бросились писать различные панегирики своей настоящей или будущей покровительнице. Первый, простодушно признавшись в посвящении, что «желает обратить на себя внимание», довольно вялым слогом воспел красоту Маргариту, не побоявшись вдаваться в подробности, хотя и не выходя за рамки самых классических канонов. Таким вот образом:
Эти красноречивые уста, в коих обожествляется Меркурий,
Этот голос, рассекающий воздух своей силой,
Ставят тебя выше Паллады и Пандоры
Либо возрождают их в твоей естественности
[646]…
В последующие годы художники и интеллектуалы, поощряемые королевой, посвятили ей впечатляющее множество самых разнообразных произведений. Поэты, драматурги, философы благодарили ее за помощь и за интерес к их трудам, но это делали также теологи, ученые, переводчики, моралисты, в то время как ее протеже, которых становилось все больше, писали сочинения в ее честь. Произведением, которому здесь предстояло вызвать наибольший резонанс, была, конечно, «Астрея» овернца Оноре д'Юрфе, которая начала печататься в 1607 г. и публикация которой растянулась на несколько лет
[647]. Королева выведена там в образе Галатеи, нимфы, царствующей в Изуре, который отделяет счастливые рощи пастушков и пастушек от Марсийи, воплощающего двор с его интригами. Ее любят Линдамор и Птолемас, но она влюбляется в героя Селадона, которого спасла из вод Линьона, куда он в отчаянии погрузился, однако для него она — искушение. После многочисленных интриг она наконец выходит за прекрасного Линдамора…
