— Знаю.
— Ну вот, тем лучше, что знаете. Район неплохой. Я хочу сказать: если весь город — сплошная помойка, то там еще ничего, относительно, конечно. А звонила она мне вот почему. Пришли они вечером домой и видят, что квартиру ограбили. Кто-то взломал дверь, спер портативную пишущую машинку, телик, какие-то папки. И вот она звонит мне и спрашивает, куда следует обратиться, кому звонить и все такое прочее. А я первым делом спрашиваю, было ли это ее добро застраховано. Она говорит, нет, им и в голову не пришло страховать, ведь все эти вещи не бог весть какая ценность. Ну, тогда, говорю, можешь с ними навеки проститься. Забудь. Никуда не заявляй. Только напрасная трата времени.
А она спрашивает, как же мы собираемся ловить всех этих грабителей, если никто не станет заявлять? А я говорю, что квартирные кражи теперь никто не расследует. Просто составляют протокол и отправляют его в архив, и бегать по городу и искать ее воров никто не будет. Другое дело, когда грабителей застукали с поличным. Но расследование грабежа, о нет! Раскрываемость почти нулевая, ниже не бывает, и времени ни у кого на это нет. Она говорит, ладно, все понятно, но что будет, если вдруг всплывут ее краденые вещи? Если она не сообщала об ограблении, как же тогда ей вернут их? Ну и пришлось мне объяснять, как работает вся эта идиотская система. Что склады забиты краденым и найденным добром, что архивы ломятся от этих самых заявлений, протоколов и списков краденого, но мы не можем вернуть вещи законным владельцам. Короче, выложил все как есть. Вам-то, конечно, это понятно, а вот она, бедняжка, мне кажется, так и не поверила. Потому что люди не любят верить в плохое.
Наконец он нашарил в папке какую-то бумажку, пробежал ее глазами, нахмурился и прочитал вслух:
— «Полотенце банное белое — одно. Полотенце ручное белое — одно. Простыни купальные белые — две». Но тут не сказано, использованные или нет, — он вынул из конверта целую пачку глянцевитых снимков и начал быстро просматривать их. Я заглянул ему через плечо — то были фотографии номера, в котором погибла Ким Даккинен. Сама она была не на всех снимках — видно, фотограф снимал место преступления методично, дюйм за дюймом.
На снимке в ванной комнате оказалась видна металлическая вешалка с нетронутыми полотенцами.
— Нет, грязных полотенец нет, — сказал он.
— Значит, он унес их с собой.
— С чего вы взяли?
— Но ведь помыться ему надо было. Пусть даже он и накинул поверх окровавленной одежды пальто. И потом, полотенец здесь не хватает. Их должно быть минимум по два, каждого вида. Это ведь двойной номер в классном отеле. И там должны давать не одно, а два ручных полотенца. И столько же больших.
— Но к чему ему было уносить их?
— Может, он завернул в них нож?
— Нет, для мачете у него был портфель или сумка, иначе как бы он пронес его в гостиницу? И таким же макаром наверняка и вынес.
Я согласился, что это вполне логично.
— И потом, к чему ему было заворачивать мачете в грязное полотенце? Ну, допустим, он принял душ, вытерся и потом, прежде чем убрать мачете в портфель, захотел завернуть его. Но ведь тут, на снимке, есть чистое полотенце. Так почему бы не завернуть нож в чистое и сухое полотенце, вместо того чтобы совать в сумку мокрое полотенце?
— Вы правы.
— Ладно, все это только напрасная трата времени, — сказал он и постучал пальцем по снимку. — Но мне следовало бы заметить, что полотенец не хватает. Это я сплоховал.
Мы вместе прочитали протокол осмотра. В заключении медэксперта ничего существенно нового не обнаружилось. Смерть наступила в результате обширной кровопотери, «возникшей в результате многочисленных ранений». Кажется, я воспроизвел эту формулировку правильно.
Я прочитал протоколы допроса свидетелей, проглядел также и другие бумаги и отчеты, собранные в деле. Но сосредоточиться как следует не удавалось. В затылке появилась тупая, ноющая боль, мысли путались. Где-то на середине чтения Деркин предоставил папку в полное мое распоряжение, а сам вернулся к занятию, от которого я его оторвал, — снова застучал на машинке.
Просмотрев все, я закрыл папку и передал ему. Он вернул ее на прежнее место и, возвращаясь, задержался у кофеварки.
— Вот, со сливками и сахаром, — сказал он и пододвинул ко мне чашку. — А может, вы черный любите?
— Нет, ничего, не беспокойтесь, — ответил я.
— Ну, теперь вам известно все, что знаем мы, — заметил он. Я поблагодарил его. Он остался невозмутим: — Это ведь вы сэкономили нам время и силы, дав наводку на этого сутенера. Так что теперь мы в расчете. И если вам удастся заработать лишний бакс, буду только рад.
— И каковы же будут ваши дальнейшие действия?
Он пожал плечами.
— Следствие пойдет своим чередом, ну, как обычно. Будем собирать недостающие сведения, улики! — словом, все, что положено. Пока не наберется достаточно доказательств, позволяющих представить дело окружному прокурору.
— Словом, сплошная бюрократия.
— Уж прямо…
— Ну, а что потом, Джой?
— О Господи… — протянул он. — Кофе просто ужасный…
— Да нет, ничего.
— Знаете, я думал, что все дело в чашках. Ну, и как-то притащил из дома свою, чтобы пить из фарфора, а не из какого-то пластика. Нет, это был не какой-то там особо дорогой, тонкий фаянс, обычная чашка из толстого фарфора, типа тех, что подают в кафе. Ну, вы представляете.
— Конечно.
— Так вот, попробовал я из этой чашки, и оказалось — такая же дрянь. А как-то через день сидел и писал отчет об аресте одного подонка и случайно смахнул эту долбаную чашку локтем. Упала и разбилась. Вы куда-нибудь торопитесь?
— Нет.
— Тогда, может, выйдем? Я знаю тут одно местечко за углом.
Глава 14
Мы завернули за угол, прошли еще квартала полтора — до Девятой авеню — и оказались у входа в таверну. Я не запомнил ее названия и не уверен, называлась ли она как-нибудь вообще. Можно было назвать, например, «Не доезжая остановки до Девокса». У стойки бара сидели два старика в комбинезонах, наподобие тех, что носят приемщики утильсырья, и молча пили. Латиноамериканец у дальнего конца стойки, крепкий мужчина лет сорока, потягивал из стакана красное вино и читал газету. Костлявый бармен в майке и джинсах смотрел какую-то передачу по маленькому черно-белому телевизору. Звук он приглушил.
Мы с Деркином заняли свободное место, затем я подошел к бару за выпивкой — двойную водку для него, стакан имбирного пива для себя. Принес напитки и поставил на столик. Он покосился на мое пиво, но промолчал.
С виду его напиток вполне можно было принять за смесь средней крепости виски с содовой. Точно такого же цвета.
Он отпил глоток и сказал:
— О Господи! Надо же, полегчало. Нет, правда, сразу полегчало.
