— На выпивку я вообще не трачусь. Да и, честно сказать, почти не пью. И вот уже лет сто, как не покупаю травки. Знаете, у кого самая лучшая травка? У ребят с Уолл-стрит. Они покупают себе пару унций и приносят сюда. Посидим, покурим немножко, и еще почти целую унцию они мне оставляют, — она взмахнула длинными ресницами. — Я вообще люблю покурить.
— Догадываюсь.
— Это почему? Я как-нибудь не так себя веду?
— Нет. Запах.
— Ах, ну да! Сама я не чувствую, принюхалась уже, но стоит пойти проветриться, а потом опять зайти — фу! — Это все равно как у одной моей подружки. У нее четыре кота, и она божится, что в доме нет никакого запаха, по стоит к ней войти, такая вонища, прямо с ног сшибает! Просто она привыкла… А вы когда-нибудь баловались, Мэтт?
— Нет.
— Ну надо же! Не пьете, не курите, вот тоска! Хотите еще содовой?
— Нет. Спасибо.
— Правда, не хотите? А вы не будете против, если я выкурю одну по-быстрому? Просто чтобы немного расслабиться.
— Валяйте.
— Потому что ко мне же должны прийти и хочется быть в форме.
Я сказал, что не возражаю. С полки над плитой она достала пластиковый пакетик с марихуаной и ловко скрутила себе сигаретку.
— Может, и он захочет подымить, — сказала она и приготовила еще две сигаретки. Прикурила, убрала все остальное и вернулась в шезлонг. Она докурила сигарету до конца, а между затяжками рассказывала о своей жизни. Затем загасила крохотный окурок в пепельнице, отодвинула ее. Внешне поведение ее ничуть не изменилось. Возможно, до моего прихода она курила весь день и уже была, что называется, под кайфом. А может, марихуана не оказывала на нее такого явного воздействия, как порой выпитое никак не сказывается на поведении некоторых людей.
Я спросил, курит ли Чанс, когда наведывается к ней. Она рассмеялась:
— Он вообще никогда не пьет и не курит! Прямо как вы… Кстати, а откуда вы его знаете? Познакомились в баре для трезвенников?
С трудом удалось вернуть беседу в нужное мне русло. Если Чанс, по мнению Фрэн, не заботился о Ким, считает ли она, что та могла завести себе кого-то другого?
— Да он вообще на нее плевал, — заметила Фрэн. — И знаете что? Я единственная, кого он любит по-настоящему.
Вот теперь в ее речи начало отчетливо проявляться действие травки. Голос был тот же, а мысли бессвязно переключались с одного предмета на другой, следуя витиеватой тропинкой, проложенной струйками сигаретного дыма.
— Как вы думаете, у Ким был любовник?
— Это у меня любовники. А у Ким одни клиенты. У всех у них, остальных, только клиенты.
— Ну, а если бы у Ким был кто-то…
— Я бы знала, ясное дело. Кто-то, кто не был сутенером и из-за которого она решила порвать с Чансом, да? Это вы хотели сказать?
— Допустим.
— И тогда он ее убил.
— Чанс?
— Вы что, рехнулись? Чанс никогда не любил ее настолько, чтобы убить. Да он ей тут же замену найдет. Раз плюнуть!
— Тогда, значит, это любовник ее убил?
— Естественно.
— Но почему?
— Да просто чтобы от нее избавиться! Она уходит от Чанса, вся такая счастливая, и готова начать с ним новую жизнь, и все такое. Но это ему вовсе ни к чему. У него жена, у него работа, семья, дом в Скарсдейле…
— Откуда вы знаете?
Она вздохнула.
— Да просто фантазирую, детка. Просто рисую мелом на доске разные картинки. Тут дело ясное. Он парень женатый, вот и пришил Ким, потому что больно уж это хлопотно — крутить роман с проституткой, зная, что она влюблена в тебя по уши. Конечно, тогда ты можешь трахать ее бесплатно, но кому это нужно, менять свою жизнь? Она говорит: «Эй, теперь я свободная девушка! Пора бы и тебе разобраться с женой, и мы устремимся с тобой в солнечные дали». Но эти самые солнечные дали он и без того наблюдает с террасы своего загородного дома и не хочет ничего менять. Ну, а дальше дело ясное… Чик — и она мертва, а он спокойненько возвращается к себе в Ларчмонт.
— Только что был Скарсдейл.
— Какая разница…
— Но кто бы это мог быть, а, Фрэн?
— Дружок… Да откуда мне знать? Кто угодно!
— Сутенер?
— В сутенеров не влюбляются.
— Тогда, значит, она встретила нормального парня. Но кого она могла встретить?
Фрэн пожала плечами, словно отмахиваясь от этого вопроса. Пожала и замолчала. Беседа не клеилась. Я попросил разрешения воспользоваться ее телефоном. Поговорил с минуту, затем записал в блокноте, лежавшем у аппарата, свое имя и адрес.
— Может, придет что на ум, — сказал я.
— О, обязательно позвоню! Вы что, уже уходите? Хотите еще содовой?
— Нет, спасибо.
— Что ж, — сказала она. Лениво зевнула, прикрывая рот ладошкой, потом подошла ко мне и взмахнула своими длиннющими ресницами. — Очень рада, что зашли. В любой момент, когда придет охота пообщаться, звоните, заскакивайте, ладно? Посидим, поболтаем.
— Конечно.
— Буду очень рада, — тихо сказала она, приподнялась на цыпочках и неожиданно запечатлела на моей щеке сочный поцелуй. — Нет, правда, очень рада, Мэтт, — добавила она.
На лестнице, на полпути вниз, я начал смеяться. С каким поразительным автоматизмом перешла она к своим обычным шлюшеским ухваткам, какая искренность и теплота, свойственные лишь проституткам, звучали в ее прощальных словах и как артистично она все это проделывала! Неудивительно, что все эти так называемые дружки не ленились подниматься на четвертый этаж без лифта, посещали ее выступления, следили за ее артистическими успехами. Да, она, черт возьми, была прирожденной актрисой! И к тому же очень неплохой.
Даже пройдя два квартала, я все еще ощущал ее поцелуй на щеке…
Глава 16
Квартира Донны Кэмпион находилась на десятом этаже, в кирпичном здании на Восточной Семнадцатой. Окно в гостиной выходило на запад, и, когда я пришел, солнце как раз проглянуло сквозь тучи. Комнату заливали солнечные лучи. Кругом, на полу, на подоконниках, — растения: ярко-зеленые, ухоженные. Длинные цветочные плети свисали с оконных рам, полок, этажерок и маленьких столиков, расставленных по комнате. Солнце пробивалось сквозь эту завесу из зелени и отбрасывало причудливые тени на темный паркетный пол.
Я сидел в плетеном кресле-качалке и пил черный кофе. Донна примостилась на дубовой скамеечке с широкой спинкой.
— Эта скамья из церкви, — объяснила она, — из английского дуба. Может быть, времен еще елизаветинцев; она потемнела от времени и за три или четыре столетия до блеска отполировалась под задами прихожан. Какой-то викарий из деревушки в Девоне при реставрации церкви распродал часть мебели.
