— Ну, вот видите? Вы все прекрасно помните, особенно когда речь заходит о деньгах.
— Да. Вроде бы.
— А теперь расскажите, как он выглядел. Он белый?
— Да, конечно. Конечно, белый.
— Плотный? Худой?
— Худой, но не слишком. Я бы сказал, поджарый.
— Борода была?
— Нет.
— Усы?
— Может быть. Не помню.
— Ну, хоть что-то вы о нем помните? Что-то должно остаться в памяти.
— Что?
— Именно это мы и пытаемся выяснить, Джон. Вас ведь зовут Джон, верно?
— Вообще-то Джек.
— О'кей, Джек. Все у нас идет просто прекрасно. Так как насчет волос?
— Я не обратил внимания на волосы.
— Ну, как это — не обратили! Конечно же, обратили! Он наклонился, чтобы поставить свою подпись, и вы увидели его макушку. Помните?
— Я не…
— Густые волосы? Лысина?
— Я не…
* * *
— Усадят его с одним из наших художников, — сказал Деркин, — и что-нибудь они изобразят. И в один прекрасный день это чудовище все-таки поймают. Его застукают: или с поличным, или когда он будет уходить из очередного номера. И увидят, что он похож на фоторобот, сделанный в полиции, так же, как я — на эту самую Сару Блауштейн! — Он засмеялся. — Она ведь была похожа на женщину, верно?
— Больше всего она походила на мертвеца.
— Да, верно… На тушу в витрине мясной лавки. — Мы ехали по тряской брусчатке моста Куинсборо. Небо уже начало светлеть. Устал я так, что просто описать невозможно; нервы были напряжены до предела, все эмоции готовы выплеснуться наружу. Я был настолько взвинчен, что малейший жест, слово или незначительное событие могло заставить меня разрыдаться или же, напротив, истерически расхохотаться.
— Интересно, как это все происходит, — протянул он.
— Что именно?
— Ну, где обычно подбирают такую птичку? На улице или где-нибудь в баре? Потом привозят куда-то, она снимает одежду — и тут такой сюрприз, представляете? Как бы ты среагировал?
— Не знаю.
— Ну, конечно, если она уже прошла через все эти операции, тогда другое дело. Можно вытворять с ней все что угодно, и не заметишь. И потом, у этой не такие уж и большие руки. Есть женщины с крупными руками и мужчины с маленькими, к вашему сведению.
— Да-да.
— У нее было даже два кольца. Ты заметил?
— Заметил.
— По одному на каждой руке.
— И что?
— Да то, что он их не снял.
— А к чему ему было их снимать?
— Но ведь ты говорил, что это он снял кольцо у Даккинен.
Я не ответил. После паузы он тихо и осторожно продолжил:
— Ну, не думаешь же ты до сих пор, Мэтт, что Даккинен убили по какой-то определенной и никому не понятной причине?
Я почувствовал, как внутри нарастает волна гнева, как все сосуды и вены набухают, готовые лопнуть. И сидел молча, пытаясь подавить его.
— И не рассказывай мне об этих полотенцах. Он типичный Потрошитель, хитрый и опасный извращенец, умеющий планировать свои мерзости, прячем планировать по своим правилам, а не по нашим. Кстати, он в моей практике уже не первый такой, с подобными приходилось сталкиваться и раньше.
— Но я получил предупреждение оставить это дело, Джой. Очень серьезное предупреждение!
— Ну, и что с того? Ее убил маньяк, и вместе с тем было в ее жизни такое, что она скрывала, и кое-кто из ее друзей или знакомых не хотел, чтобы об этой тайне узнали. Может, любовник оказался женатым парнем, как ты, собственно, и предполагал. И даже если бы она умерла от скарлатины, ему бы все равно не хотелось, чтобы ты совал свой нос в это дело.
Я припомнил текст, который полицейские зачитывают при аресте: «Вы имеете право хранить молчание». Припомнил и решил воспользоваться этим правом.
— А может, ты считаешь, что Даккинен и эта самая Блауштейн были как-то связаны? Сестры, разлученные в раннем детстве, что-то в это роде? Хотя, прошу прощения, какие сестры?! Брат и сестра. Или же два брата. Может, этой Даккинен тоже когда-то сделали операцию? Уж больно высока она была для девушки, верно?
— Может, Куки была только прикрытием?
— То есть как?
Я все-таки заговорил, против воли. Не воспользовался своим правом.
— Может, он убил ее, чтобы сбить нас со следа? Выпустить, так сказать, пары? Чтобы все это выглядело, как цепочка случайных, бессмысленных преступлений. И скрыть тем самым истинный мотив убийства Даккинен.
— Выпустить пары… Да какие, к чертовой матери, еще пары?! Какой след?
— Не знаю.
— Никаких паров нет. И не было. А вот теперь появятся. Ничто так не будоражит эту сучью прессу, как череда бессмысленных, жестоких убийств. Читатели так и пожирают эти горячие новости, заправляют ими свои кукурузные хлопья по утрам. И любой случай, который дает возможность посмаковать тему Джека-Потрошителя, просто с ума сводит этих писак и редакторов. Ты говорил о парах. Так вот, скоро будет достаточно и пару, и жару, чтобы поджарить их паршивые задницы!
— Наверное.
— А знаешь, кто ты такой, Скаддер? Ты жуткий упрямец.
— Возможно.
— Дело в том, коллега, что ты проводишь частное расследование и у тебя на руках только одно дело. У меня же весь стол завален этим дерьмом, и я счастлив, когда удается спихнуть хотя бы часть. А с тобой все наоборот. Ты вцепился в это дело мертвой хваткой и можешь себе позволить заниматься им бесконечно.
— Неужели?
— Ну, не знаю. Во всяком случае, такое складывается впечатление. — Сняв руку с руля, он похлопал меня по плечу. — Нет, пойми меня правильно. Я вовсе не намерен пороть горячку, — добавил он. — Просто когда я вижу нечто подобное, какую-нибудь девицу или парня, изрубленных в бифштекс, хочется поскорее захлопнуть досье и больше туда не заглядывать. А уж там как получится. Рано или поздно обязательно что-то да всплывет… А вообще ты молодец! Проделал хорошую работу.
— Вот как?
— Без вопросов. Были детали, которые мы упустили. И возможно, информация, которую тебе удалось собрать, наведет на след преступника. Кто знает…
Я не знал. Я знал только одно: что страшно устал. Всю остальную часть пути он молчал. У входа в мою гостиницу притормозил и сказал:
— Помнишь, что говорил Гарфейн? Может, «Рикон» действительно что-то означает по-итальянски?..
— Это нетрудно проверить.
— Конечно, нет. Чего нам стоит. Но знаешь, что я думаю? Вот мы проверим и увидим, что это означает то же, что и Джоунс. Точно тебе говорю.
