Но в какой-то момент я поняла, что устала.
Устала смотреть на холодную красоту и молчать. Устала ощущать себя без вины виноватой. А еще добавила усталости его ухмылка — раньше, когда я видела ее, мне хотелось ее стереть, поцелуями, уговорами, лаской. А теперь я понимала, что она подходит ему, он привык к ней и не знаю, позволит ли кому-нибудь увидеть себя настоящего, рассмотреть то, что она скрывает.
И глаза — они ведь чайного цвета, а теплоты ни на грамм. Темный лед, приглушенный, после дождя. Нет, не так. Скорее, это снег у обочины дороги, по которой пронеслась уже не одна сотня машин. Много видел, знал, но держал при себе. Смысл говорить, если исправить уже нельзя?
Наверное, я заглянула в него слишком внимательно, и он понял, что я что-то увидела. Что-то, что он хотел оставить только себе. Да, я думаю, его слова — хлесткий бросок гнилью по любопытной, чужой кошке, что залезла на твою территорию непрошеной гостьей.
— Интересно, — спросил он, взглянув на меня с хищным прицелом, — что было бы, если бы я тогда с тобой переспал?
— Ничего особенного, — безразлично пожав плечами, ответила я, — просто я бы выбросила тебя из головы куда раньше.
Он усмехнулся — видно было, что не поверил. А я прислушалась к своим ощущениям и поняла, что не только не чувствую привычного жара в его присутствии, но сказала чистую правду.
— А что бы ты делала с сердцем? — спросил он насмешливо.
— А разве у мусора под плинтусом имеется сердце? — поинтересовалась я в свою очередь. — И да, чтобы ты не тратил яд понапрасну… У тех, кого возводят на пьедесталы, их, как водится, тоже нет.
Мне показалось, что в глазах Филиппа мелькнуло что-то знакомое, что-то, что мне виделось или представлялось в его глазах когда-то давно.
Я снова будто наяву увидела картину — он и я, по две стороны одной дороги, а нас разделяют другие люди и дождь. Всего лишь… такой пустяк… Чужие люди, которые не имели значения. И дождь, который бы спрятал от них. И нужны было просто кому-то шагнуть.
Теперь мы рядом, но между нами преграда намного сильнее, чем раньше. Теперь преграда — мы сами.
Я. Он. И Никита.
Обойдя мужчину по дуге, двинулась прочь.
Не хотелось быть рядом с ним. А ему не хотелось меня останавливать. Хорошо. И правильно.
Выдохнула облегченно, чувствуя, что, несмотря на вечер, сменивший знойный и насыщенный день, на душе светло и прозрачно.
Поискала глазами Никиту — не увидела. Окинула территорию у коттеджа более внимательным взглядом, но тоже не заметила ни его, ни Ольги.
И вдруг…
Нет, это был не Никита.
И я выхватила лишь фрагмент, задние ворота уже закрывались, но успела заметить, как двое ребят выпихивают какую-то девушку за территорию коттеджа, несмотря на то, что она упирается. Показалось, я даже услышала вскрик. Или то снова была ворона?
Странно и непонятно.
И кто это был? Кто та девушка? И мужчины… Куда они и зачем?
Запах. Он дал подсказку. Почувствовав, что что-то горит, машинально бросила взгляд на костер и…
Уже чувствуя, что догадка мелькнула правильная, я тщетно попыталась найти глазами студентов. Нет, их нет.
Ни Светланы, ни ребят не было видно!
Возможно, их всех отправили за напитками или на кухню? Нет, двоих — да, возможно, но…
Светлана там, за воротами! Теперь я была уверена, что это она! И что ей нужна помощь!
Она не хотела уходить, не хотела…
Да, вертихвостка. Но то, что у нее голова закружилась от внимания кавалеров, не означает, что она готова на все, что они запланировали!
Нет. нет!
Только не это, нет!
В панике я пыталась найти хоть одно знакомое лицо, и, возможно, видела, но не понимала, не осознавала этого. Я шарила взглядом по незнакомым девушкам, кто- то из них даже возмутился, что ей лесбиянки не интересны! Кажется, я кричала. Кажется, кто-то смеялся.
Я не понимала, кто это был. Видела лишь смутные образы и четко слышала, как стучит мое сердце от страха и отсчитывает секунды, когда нужна помощь, а я здесь, я, трусливая, все еще здесь.
Раз, два, три… сорок пять…
Мне казалось, прошла целая вечность, прежде чем я смогла выдохнуть, тряхнуть головой, возвращаясь в сознание и реальность и рвануть с места.
Я бежала. Я кого-то нашла. Мужчина. В белом. Белый — это ведь не траурный цвет, а надежды, это спасение! Да, да, спасение!
— Филипп! — потрясла я за руку мужчину, не будучи до конца уверена, что это действительно он, потому что перед глазами мелькали мушки и пятна. — Филипп! Филипп, там девушка!
— Здесь везде девушки, — услышала в ответ равнодушное.
И поняла, что да, это он.
И что белый — не всегда спасение, иногда это что-то холодное, безразличное, например, глыба льда, на которой так легко поскользнуться.
Кивнула.
Хотела крикнуть, но издала лишь хрип — горло сдавило спазмом, страх застилал не только глаза, но и разум.
Пробежала мимо Филиппа. Мимо всех. Мимо кого-то, кому наступила на ногу. По зеленой траве, где-то крашеной, где-то примятой — здесь, где девушка упиралась.
Миновала высокие туи. С трудом открыла ворота — почему так сложно они открываются? Или это не только сейчас, а всегда?
Неважно!
Неважно, какие-то мысли…
Лес. Вокруг столько деревьев! Как много деревьев…
Остановилась. Задумалась. А видела ли я то, что видела или мне просто все показалось?
Я сейчас ни в чем не была уверена.
Билась на подсознании суматошная мысль, что зря я, что там опасность, что мне нельзя туда. Вот мне — и нельзя!
Но я гнала ее прочь, боялась и прогоняла, и металась то в одну сторону, то в другую, то в третью, смотрела на высокие ели, слышала крик испуганных воронов, и вдруг…
Крик.
Я услышала крик.
Приглушенный. Девичий. И разноголосье мужских голосов — так много, отметила машинально, больше двоих. Почему их так много?
Я не знала.
И только когда выбежала на небольшую поляну, скрытую от посторонних взглядов густыми кустарниками, поняла. Их так много потому, что уже не двое, а четверо. Двое прижимали Светлану к деревьям и шарили руками по ее полуобнаженному телу, сдирая почти невесомые трусики. А двое были простыми зрители — временно или вообще по задумке.
А потом увидели меня и явно передумали просто смотреть.
Зачем смотреть, когда можно делать?
Я видела, я читала это по их ухмылкам и взглядам. А потом один из них плюнул себе под ноги, поправил член, видимо, успевший надавить на ширинку, и заржал:
