Превращение СПИДа из чего-то неопределенного, о чем ходили слухи в период с 1981 по 1983 год в признанную болезнь к 1986-му сильно потрясло гей-культуру в двух основных направлениях. Прежде всего, вырос уровень смертности среди молодых мужчин. Положительный анализ на ВИЧ, казалось, неизбежно приводил к смерти, причем с пугающей скоростью. Дерек вскоре начал счет своим мертвым друзьям. Очень быстро все примирились с безопасными сексуальными практиками и встал вопрос — делать ли тест на ВИЧ? Даже не говоря о страхе получения положительного результата, на раннем этапе считалось, что лучше оставаться в неведении, из-за риска быть уволенным с работы или подвергнуться остракизму иным образом. И отсюда возник еще один страх — потерять сексуальную свободу, которой, казалось, ничего не грозило после доклада Волфендена и парламентского акта 1967 года
[191]. Правая пресса, правительственная инерция в борьбе с болезнью и гомофобы, занимающие общественные должности, сделали возможной узаконенную дискриминацию, которая, как верил Дерек, могла дойти до мечты о «концентрационных лагерях»
[192].
На рассмотрение парламента была внесена поправка в Закон о местном самоуправлении — ее номер менялся по мере того, как изменялись поправки к закону, но, как правило, на нее ссылались как на поправку 28. Этот раздел сделал незаконным «поощрение гомосексуальности» органами образования или местного самоуправления, а также представление о «допустимости гомосексуальности в качестве поддельных семейных отношений». Для Дерека и других встал вопрос, что же именно имелось в виду. Подпадает ли под это определение любое заявление, в котором предполагается, что быть геем нормально или приемлемо? Будет ли новая поправка использоваться в карательных целях для дискриминации? Что можно сказать о населении гей-ориентации, составляющем до пятнадцати процентов от общего числа? Что бы с ними случилось, если бы в детстве они постоянно слышали, что только гетеросексуальность является приемлемой? Вырастет ли еще одно поколение с чувством, которое, как говорил Дерек, переполняло его в подростковом возрасте — что он, «вероятно, наипорочнейший человек в мире, и, вероятно, он только один такой»
[193]? Как будто самой борьбы с болезнью было недостаточно (с болезнью, которая прекрасно может поражать и гетеросексуалов, но которую поносили в то время как чуму геев), социальная позиция (по крайней мере ретранслируемая через средства массовой информации и органы правительства) в отношении геев стала паникерской и бесчувственной. Гомофобы использовали страх как вспомогательное средство для достижения своих враждебных целей. Дерек чувствовал, что под «остатками манер» правых скрывается «их полностью извращенная природа, которая только и ждет, чтобы наброситься на нас». Он также считал, что «поколение, которое пропустило чистую радость 1960-х, занято разрушением всего и вся, как будто в отместку», целясь в том числе и в государство всеобщего благосостояния, и в расширение возможностей, которое началось в 1960-е
[194]. Такая социальная динамика, хотя и в слегка измененном виде, формирует контекст для оставшейся части жизни Дерека.
Он был готов принять участие в борьбе через публичные выступления. Он сообщил общественности новость о своем диагнозе, поставленном ему в 1987 году, в то время, когда другие считали более благоразумным молчание, и после этого постоянно принимал участие в жарких спорах, считая это лучшим способом приблизиться к решению проблемы. Отчасти можно составить представление о его контратаке по статье в Art Monthly за март 1988 года: «Каждый мужчина и каждая женщина, у которых диагностирован вирус, находятся в бегах. На мой взгляд, было бы лучше запретить искусство наряду с другими формами образования, чем лишать детей общей информации. Тогда мы бы знали, в чем заключается настоящая проблема»
[195]. Кампания против поправки 28 была проиграна, отчасти и потому, что во время решающего голосования палата лордов была забита «провинциалами» (наследственными пэрами, которые редко посещали парламент), приглашенными специально для того, чтобы обеспечить принятие этого закона. Тем не менее вскоре поднялась другая кампания, теперь уже против другого закона. Это была поправка 25 к Закону об уголовной ответственности, в которой предлагалось предпринимать дискриминационные меры против геев
[196]. Дерек был среди наиболее радикально настроенных противников, тесно взаимодействуя с 1990 года с организацией OutRage! («Нет закону!»), вместо того чтобы присоединиться к обществу Stonewall («Обструкция»), выступавшему за ассимиляцию и призывающему к менее конфронтационному подходу. На этой почве Дерек рассорился со многими людьми, в частности с Иэном Маккелленом. Дерек завоевал значительное уважение со стороны многих людей, как геев, так и гетеросексуалов, за его готовность быть активным участником кампании, в то время как другие, такие как Дэвид Хокни, предпочли хранить молчание. Этот спор оказался изнурительным — он не ожидал, что его будут столь поносить и пригвоздят к позорному столбу, — но была и некоторая компенсация в виде солидарности с людьми близких убеждений и преданных делу. В статье в Art Monthly Дерек заявил о своей программе: «Фильмы уже подвергаются „цензуре“ для достижения воображаемого консенсуса ‹…› Теперь наша задача заключается в расширении [консенсуса], с тем чтобы он распространялся на всю жизнь, а не только на ее часть».
Следующим фильмом, над которым Дерек начал работу, стал «Военный реквием» композитора Бенджамина Бриттена. Бриттен положил на музыку стихи о Великой войне Уилфреда Оуэна в 1963 году для первого исполнения в восстановленном соборе в Ковентри, и Дерек работал над фильмом в течение 1988 года, когда отмечалось семидесятилетие окончания этой войны. В дальнейшем Дерек заявлял, что не знает, почему взялся за этот фильм (ему заплатили за него всего £ 10)
[197]. «Военный реквием» был больше похож на заказную работу, чем на собственный фильм Дерека, придуманный им самим. К тому же условия контракта требовали от него не вносить никаких изменений в работу Бриттена, которая должна была быть представлена целиком и непрерывно. Дерек был обязан, таким образом, добавить изображения к музыке и словам, которые уже были заданы. Зачем же он тогда за это взялся? Ему нравилась музыка, которую он слушал в процессе долгого и сложного монтажа фильма «Прощание с Англией». Он испытывал уважение к гею-композитору Бриттену. Было составлено соглашение о разделе чистой прибыли. В дополнение к уважительному отношению к материалу, возможно, ему хотелось, чтобы его идентифицировали с высокой культурой (это стремление постоянно повторялось в его работах), особенно после всех оскорблений в адрес гомосексуалов, высказанных главным констеблем Манчестера (Джеймсом Андертоном)
[198]. Фильм содержит некоторые блестящие визуальные метафоры и является достижением в части согласования музыки и видеоряда. Он выражает гнев и протест Дерека, который также пронизывает и различные части книги, сопровождающей его выход.
