Фрэнк достал из внутреннего кармана свой «змеиный» кошелек, вынул из него все находившиеся там десятитысячные купюры, взял себе несколько бумажек, а остальное отдал мне. Я не стал пересчитывать эти деньги. Просто сунул их в карман. Но думаю, что там было не больше ста тысяч йен.
— Ну вот. У меня осталось сорок тысяч, — сказал Фрэнк, глядя то на меня, то на стоящих неподалеку проституток, — думаю, мне хватит.
— Стандартная цена — тридцать тысяч плюс номер в отеле. Должно хватить, — ответил я.
Фрэнк двинулся к женщинам. Я, так и не понимая толком, что мне теперь делать, последовал за ним.
— Погоди, Фрэнк. Я тебе переведу, — догнав его, сказал я.
— Ты, что ли, меня не понял? — спросил Фрэнк. — Неужели не понял? Я больше не твой клиент, Кенжи. Ты свободен. Можешь спокойно идти в полицию. Иди скажи им, что я преступник. Ты не представляешь себе, как ужасно я устал. Я ехал сюда за покоем. Я думал, что найду здесь настоящий покой, которого нет нигде в мире, кроме Японии. И что же вышло? Я снова совершил преступление. Теперь все в твоих руках, Кенжи. Ты единственный друг, который у меня есть в Японии, и я вверяю тебе свою судьбу. Но это, конечно, только в том случае, если ты считаешь меня своим другом…
Говоря о покое, Фрэнк употребил английское слово «peace». Это слово в его устах звучало как-то иначе, чем у других людей. В нем слышались тоска и печаль. И я ему поверил. Наверное, потому, что я до сих пор не пришел в себя.
— Ну понял наконец? — спросил Фрэнк.
— Ага, — сказал я.
Фрэнк продолжил свой путь к проституткам на противоположной стороне улицы. Большинство женщин, стоящих там, были азиатки. Все они по той или иной причине не смогли устроиться на работу в так называемые корейский и китайский клубы, которые курируют организованную проституцию из Азии. Многие женщины были довольно пожилыми. Мафия, которая обычно заботится о въездной визе и о работе для «своих» девочек, по-видимому, уже давно потеряла к ним всякий интерес.
Кроме кореянок и китаянок там были две-три женщины из Латинской Америки, хотя перуанки и колумбийки обычно предпочитают работать в районе Окубо. Наверное, сюда перешли те из них, кто не прижился в общине. Фрэнк завел разговор с одной из этих женщин. Разговор не клеился, похоже, та не умела говорить по-английски. Фрэнк попытался перейти на испанский. До меня долетели обрывки его путаной речи: «трес», «кватро», «бьен». Женщина то и дело со смущенной улыбкой посматривала на Фрэнка. «Для таких, как она, — вдруг подумал я, — для таких, как она, проституция — это единственная возможность хоть как-то заработать себе на жизнь».
В отличие от школьниц, отправляющихся на свидания со взрослыми мужчинами, и от тех женщин, которых Фрэнк хладнокровно убил в клубе знакомств, иностранки торгуют своим телом потому, что у них нет другого выбора. Японки тоже торгуют собой, но в основном не для заработка, а для того, чтобы спастись от одиночества. Я вовсе не одобряю, но могу понять китаянку, для которой в Китае всей огромной семьей долго собирали деньги, чтобы она смогла приехать в Японию и отработать все с лихвой, пусть и на панели. А японских женщин я не могу понять. По-моему, их поведение противоестественно. Но самое ужасное, что никто даже не понимает, насколько это противоестественно. Вот и получается, что серьезные дяди и тети, вместо того чтобы понять проблему, только и делают, что перекладывают ответственность за нее на чужие плечи. Будто сами они не имеют к этой проблеме никакого отношения.
Дул холодный ветер, а на проститутке не было не то что пальто, но даже чулок. Самой теплой вещью на ней был синтетический шарфик, завязанный вокруг шеи. Совсем как девочка со спичками из мультика. Такие, как она, приехали сюда продавать то единственное, что они могут продать. И все это для того, чтобы обеспечить своим родным хоть какой-то необходимый для существования минимум. Наверное, это плохо, но по крайней мере это можно по-человечески понять.
Я потихоньку начал приходить в себя. Мне стало зябко на холодном декабрьском ветру, и я поднял воротник пальто. Хотя потрясение еще не прошло, но, по крайней мере, я снова ощущал границу между самим собой и внешним миром. Пока я наблюдал за Фрэнком и его собеседницей, мутная пленка, окутывавшая здешний пейзаж, наконец-то исчезла и я увидел четкую картинку.
Фрэнк прямо-таки провоцировал меня пойти в полицию. Несмотря на легкое отупение, в этом я был абсолютно уверен. «Интересно, зачем это ему?» — размышлял я, привалившись к бетонному забору между небольшим лав-отелем и затрапезным стриптиз-баром.
Завтра — новогодняя ночь. Отчасти из-за этого, а отчасти из-за холодного ветра улица была почти безлюдной. Даже зазывалы попрятались кто куда. Известный своим супер-навороченным раменом ресторан, к которому в летнее время каждый вечер выстраивается гигантская очередь, сейчас был закрыт. Перед его стеклянной дверью, свернувшись калачиком, спал тощий бездомный пес. В соседнем суши-баре жалюзи были наполовину опущены, и молодой работник смывал водой из шланга чью-то засохшую на тротуаре блевотину.
На автостоянке одиноко чернел «мерседес-бенц». В его стеклах то загоралось, то гасло отражение неоновой рекламы лав-отеля, у которого, прислонившись к забору, стоял я. Эти желтые и розовые отблески были похожи на рваные раны.
Почувствовав холод, я сразу же почувствовал и жажду. Я перешел через дорогу и купил в автомате банку горячего явского чая. Глотнув чаю, я снова стал смотреть в окна полицейского участка. Теперь мне уже казалось, что Фрэнк никогда не говорил мне, чтобы я шел в полицию. «Интересно, почему я до сих пор не пошел в участок и не рассказал о том, что произошло в клубе?» — подумал я. И, случайно взглянув в сторону лав-отеля, вдруг заметил, что ни Фрэнка, ни его латиноамериканской собеседницы на перекрестке нет.
Когда я понял, что Фрэнк исчез, мне стало не по себе. Я даже собрался пойти его искать, но потом подумал: «Да ну его на фиг, этого психопата и убийцу». Прямо передо мной светился всеми окнами полицейский участок. Двадцать секунд — и я буду уже по ту сторону пуленепробиваемых стекол. А если побегу, тогда еще быстрее.
«Ну, что же ты? — услышал я свой внутренний голос. — Он же убийца! Он же на твоих глазах безжалостно убил несколько человек. Он злодей…»
Злодей? Но я не был в этом уверен… Поэтому и медлил. Я сделал два шага по направлению к полицейскому участку.
В какой-то статье я читал про одну девочку-англичанку, похищенную киднэппером. Девочка эта довольно долго прожила вместе со своим похитителем, и когда ее наконец освободили, заявила, что любит его больше, чем своих родных маму и папу. И еще там было написано про одну шведку, которую грабитель банка взял в заложницы, а она в него влюбилась. Авторы статьи утверждали, что, если человек долгое время находится в состоянии полной зависимости от преступника, то в нем вполне может развиться чувство близости и даже любви по отношению к преступнику.
Фрэнк не причинил мне вреда. Он, правда, схватил меня за шиворот и бросил на пол, но он не отрезал мне уши и не сломал шею. Так почему же я должен идти и заявлять на него в полицию? Не потому ли, что убийство — это очень тяжелое преступление? Убийство нельзя прощать. Я обязан пойти в полицию.
