Ксорве мрачно осознала, к чему все это ведет. Все хорошо, сказала она себе. Все будет хорошо. Я всегда знала, что это временно. Это не могло продолжаться вечно.
– А если я буду упорствовать… – продолжала Шутмили.
– Инквизиторат никогда не посмотрит сквозь пальцы на того, кто склоняет наших адептов к скверне, – сказала Канва. – А на тебя возлагали столько надежд. Вдвойне обидно.
– Если я поступлю не так, как ты хочешь, ты накажешь ее, – перевела ее фразу Шутмили.
– Как ты правильно заметила, наказывать тебя было бы неразумно, – сказала Канва. – Тем более, ты моя племянница. Но я не верю, что ты настолько оторвана от мирских дел, как пытаешься нас убедить.
Канва ни за что не отпустит Ксорве. Об этом и мечтать не стоит. Даже если Шутмили сразу сдастся, для Ксорве все будет кончено. Ей удалось чуть приподнять голову, и она попыталась поймать взгляд Шутмили, чтобы та все поняла.
– Кажется, тебе нравится иметь выбор, – сказала Канва. – Что ж, такова цена выбора, который делают взрослые люди в реальном мире. Я могу дать тебе немного времени на размышление.
Не слушай ее, думала Ксорве. Не делай этого. Она лжет тебе.
Шутмили не сводила с Канвы глаз.
Не делай этого. Не делай этого, Шутмили. Как только ты примешь слияние, она сможет делать со мной что угодно, а тебе будет уже все равно.
– Не нужно, – в конце концов произнесла Шутмили. – Я выбрала.
Канва расцепила сложенные руки и на секунду позволила себе насладиться победой. То ли она не заметила стиснутые челюсти Шутмили, то ли не осознала, что происходит.
– Нет, – сказала Шутмили. – Мне жаль, но нет.
Облегчение затопило Ксорве, как будто она опустилась в горячую ванну. Костяшки пальцев наконец-то начали подергиваться.
– Она обещала помочь мне и бросила меня, – будничным тоном произнесла Шутмили. – Я была счастлива до нашей встречи. Ни о чем не задумывалась. Она убедила меня уйти, а затем бросила. Она разрушила мою жизнь. Я ничем ей не обязана.
Больно, но правда. Обещания и добрые намерения Ксорве ничего не стоили. Она бросила Шутмили из чистого эгоизма, следуя за мечтой Белтандроса Сетеная о власти. Той было куда лучше до этого.
Можешь сколько угодно ненавидеть меня, только не сдавайся, подумала Ксорве.
Канва посмотрела на нее.
– Что ж, если так…
По знаку Канвы адепты Бдения высоко подняли Ксорве и поднесли к парапету. Ксорве даже извиваться не могла. Самое большее, на что она была способна, это согнуть пальцы.
– Можно просто сбросить ее вниз, – предложила Канва.
Адепты Бдения перенесли Ксорве к просвету в парапете – между крышей Могилы Отступницы и морем не осталось преград.
– Я не хочу, чтобы она страдала, – сказала Шутмили. Теперь Ксорве не видела ее лица, но голос ее не изменился. – Однако если иного выбора не дано, то я предпочитаю жить.
Ксорве раскачивалась как приманка на крючке. Пульс участился, как будто сердце наконец-то осознало опасность. Пелена начала спадать. Ксорве могла двигать запястьями и лодыжками, но пользы от этого не было. Канве остается лишь приказать адептам разжать руки – и на этом все закончится.
Ксорве всегда думала, что умрет в хаосе сражения, и надеялась, что в тот момент она не будет этого осознавать. Но то, что происходило, было не так уж и плохо. Правда не так уж и плохо. Восемь украденных лет и один короткий полет в пропасть.
– Шутмили, – сказала Канва. – В глубине души я восхищаюсь твоим упрямством. Правда. Но ты произносила имя этой девушки во сне неделями. Ты действительно дашь этому случиться?
– Вы никогда не думали завести хобби помимо работы? – спросила Шутмили. – Кажется, вам не помешает отдушина. Вы начинаете видеть заговор там, где его нет.
Оттащив Ксорве от края, адепты принесли ее туда, где стояли Канва и Шутмили, и отпустили. Ноги ее тут же подкосились, и она шлепнулась на бетон.
Канва посмотрела на Ксорве сверху вниз и пнула ее в плечо носком ботинка.
– Ты знаешь, какой выбор ты должна сделать, Шутмили.
– И вы знаете мой ответ, – откликнулась та.
Канва вздохнула.
– Ты осложняешь жизнь окружающим, – сказала она. – Ты сказала, что не хочешь, чтобы она страдала. Адепт!
Один из адептов подошел ближе. Его маска казалась дырой в небе.
И тут оцепенение резко прошло, к Ксорве вернулась подвижность, хотя она не могла встать. Что-то удерживало ее на месте, но не веревки. Что-то крутилось вокруг запястий и лодыжек, кожу начало покалывать, снова наползало оцепенение. Что-то ползучее обмоталось вокруг ее шеи, прижав голову к бетону.
– Хватит! – крикнула Шутмили. – Скажите им, чтобы прекратили!
– Ты передумала? – уточнила Канва.
– Идите к черту, – бросила Шутмили.
– Шутмили, – прохрипела Ксорве, борясь с ползучим существом и паникой, которые слились воедино. – Не…
Инквизитор Канва посмотрела на нее – темный силуэт в луче солнечного света. Ксорве прорычала сквозь стиснутые зубы.
Никто ее не спасет. Псамаг показал ей, что это может продолжаться очень долго.
Канва кивнула адпету:
– Еще раз.
Ксорве почувствовала, как что-то извивается у нее в горле, выпрямляет ноги и щупальца, словно превращаясь во что-то еще. Хрипло дыша, она сжала зубы и почувствовала, как существо ползет вверх, к ее рту. Адепты Бдения стояли и смотрели, как она задыхается.
Существо протиснулось между губами, дыхание почти остановилось, перед глазами потемнело. Затем существо, извиваясь, уползло прочь по бетону, и Ксорве сделала судорожный вдох.
– Попробуйте что-нибудь другое, – предложила Канва.
Один из Бдительных опустился на колени рядом с Ксорве и положил руку ей на лоб.
Ксорве глубоко вздохнула. Прохладный воздух обжигал рот. Не слушай ее, повторяла она про себя, как будто Шутмили могла прочесть ее мысли. Не нужно. Вспомни, как я тебя бросила. Она не решалась заговорить вслух – вдруг Шутмили решит, что она умоляет о пощаде или помощи.
Затем весь мир заслонила ужасная сияющая боль. Ксорве превратилась в безглазое, безголосое, безымянное существо – единый распутанный клубок сознания, оголенный и растворяющийся в огне. Она умирала, она уже была мертва – ни одно смертное существо не могло пережить такую боль.
Перед глазами она видела лишь маску адепта Бдения – будто один гигантский глаз, – а затем мир рассыпался клочьями пепла.
Ксорве услышала собственный крик. Она распростерлась на полу, руки и ноги были раскинуты, словно ее выставили на всеобщее обозрение.
