– Это «Тысячеглазая», – недоуменно сказала она. – Корвет Сетеная.
– «Тысячеглазая», – откликнулась Оранна. – Ну что же, он никогда не был скромным. – Она вздохнула, проведя по лицу рукой: первый жест, выражающий усталость, за все это время. – Значит, полагаю, выбор все тот же – бежать или сражаться.
– Я не могу, – сказала Ксорве. У нее, пожалуй, хватит теперь сил подняться на ноги, но в душе ничего не осталось. Она не может сражаться с Сетенаем. Ничего не может сделать. «Тысячеглазая» быстро приближалась.
– Я не смогу победить его в честном поединке и не собираюсь бросаться из-за него в море, – заявила Оранна. – Все зря. – Она встала и отряхнула подол. – Значит, нам остается тактическое отступление. Есть места похуже, чем клетка.
Она помогла Ксорве подняться. На запястье вспыхнул символ клятвы. Ухватившись за руку Оранны, Ксорве встала на ноги, слегка пошатываясь.
– Ты же знаешь, что никогда не получишь от него того, чего хочешь, – заметила Ксорве, когда тень от «Тысячеглазой» накрыла разрушенную крышу тюрьмы.
– Придет время, когда это будет зависеть не от него, – сказала Оранна. – Он, знаешь ли, не всемогущ. Он очень старый и очень умный. Но у него есть свое слабое место. У всех оно есть.
В боковой части корпуса корвета открылся люк, и на крышу Могилы Предателя опустился трап. В дверном проеме, из которого лился свет, замер чей-то силуэт.
Оранна подняла обе руки, по-прежнему крепко держа Ксорве.
– Хорошо, дорогой, мы сдаемся.
– Отлично, – сказал Тал Чаросса. Он стоял на верхней ступени трапа, сжимая в руках арбалет размером больше, чем его собственное туловище. – Вы обе арестованы, и я советую вам не доставлять мне никаких гребаных проблем.
26
Трон и земная обитель
Тала не интересовал Карадун. «Тысячеглазая» была пришвартована над столицей Карсажа уже больше недели: Инквизиторат попросил Сетеная задержаться и помочь с расследованием, и по причинам, оставшимся для Тала загадкой, Сетенай согласился. Тал несколько раз пытался выйти в город пообедать, но без особого успеха. Сегодня ему всучили какой-то пирожок с маринованным чесноком, и он был уверен, что от него до сих пор воняет, несмотря на то, что, готовясь к сегодняшнему вечеру, он принял ванну со флердоранжевой водой и нанес пару мазков за уши.
Он не был выше таких мелочей, хотя и старался не думать об этом как о части стратегии, иначе это звучало довольно жалко. Он сходил в город к цирюльнику. Надел красивую рубашку и оставил верхнюю пуговицу незастегнутой. Он перестал носить сережки, которые ему подарил Сетенай, чтобы не выглядеть совсем уж отчаявшимся. Если смотреть на них по отдельности, это были разумные действия человека, контролирующего свою судьбу.
Он как раз расчесывал волосы, когда вспомнил, что не отнес Ксорве ужин. Она, как обычно, сидела, глядя немигающими глазами сквозь решетку камеры, как будто забыла, для чего нужны веки.
Как только Оранну препроводили в одиночную камеру на «Тысячеглазой», Сетенай оглядел Ксорве сверху вниз, пожал плечами и приказал Талу посадить ее в карцер. С тех пор она там и сидела. Сетенай почти все время проводил в городе с инквизиторами и едва вспоминал о Ксорве. Тал вызвался кормить ее, потому что… он мог бы утверждать, что хочет над ней посмеяться, но ему пришлось признаться себе, что им двигало не что иное, как сочувствие.
Он просунул в камеру поднос с хлебом и половиной порции чесночных пирожков. Не пропадать же добру.
Он ничего не сказал. Он уже знал, что оскорбления, как и проявления дружеского участия, не вызывают никакой реакции. Да и какое ему дело. Она подождет, пока он уйдет, поест и примется и дальше смотреть в одну точку.
Но сегодня, когда он повернулся, чтобы уйти, она заговорила:
– Тал. Мне нужно, чтобы ты кое-что для меня сделал.
Он по привычке рассмеялся.
– Ты ведь не думаешь, что я тебе что-то должен?
– Это вежливая просьба, – сказала она.
– Просят не так, – сказал он. – Что тебе нужно?
– В Карадуне есть печатные листы, в которых пишут обо всем, что случилось на этой неделе…
– Черт возьми, я знаю, что такое газета, невежа, – сказал Тал. – И что ты собираешься с ней сделать, соорудить себе шляпку?
– Она выйдет завтра. Сходи в город и принеси мне ее. Мне нужно знать…
– Я подумаю, – сказал Тал. – Если меня это не затруднит, – добавил он, потому что немыслимо было так просто уступать Ксорве.
Вернувшись на верхнюю палубу, он заглянул в кабинет – проверить, не вернулся ли Сетенай, – и посмотрел на себя в большое зеркало. Он хорошо выглядел. Он всегда хорошо выглядел. Он был симпатичным парнем.
Наконец прошел слух, что катер Сетеная вернулся на корабль. Пульс Тала, как обычно, предательски участился. Выждав в каюте какое-то время, которое он счел для себя приличным, Тал отправился на поиски.
Сетенай сидел в кабинете, сняв пальто и положив ноги на стол. Он все еще был одет в тлаантотский наряд. Его глаза были прикрыты – то ли в полудреме, то ли в размышлениях.
– Господин, – сказал Тал. – Как все прошло в городе?
– Талассерес, – сказал волшебник и указал на стул. Его интонации и взгляд были добродушно-сонными и даже, пожалуй, ласковыми, но это ничего не значило. Этот человек мог и на поминках выглядеть добродушно-сонным. – Очень утомительно. Карсажийцы начинают выводить меня из себя. Семья Жиури хочет, чтобы я пришел на казнь этого беглого адепта, и я не понимаю, как отказаться. А затем, полагаю, мне придется отдать дань уважения на похоронах Жиури – если останков хватит, чтобы ее сжечь, – и тогда, я думаю, мы вернемся домой. Тал даже не пытался скрыть облегчение.
– Да, я был уверен, что ты обрадуешься, – сказал Сетенай. – Как я понимаю, Ксорве так и не произнесла ни слова?
– Мм, – пробормотал Тал, удивившись вопросу. По непонятной ему причине он не стал упоминать о просьбе Ксорве насчет газеты.
– Странно, – заметил Сетенай устало, но без злобы, как было раньше. – Как ты думаешь, почему она это сделала?
Тал не знал, что сказать. Минуту спустя Сетенай достал пачку бумаг и принялся просматривать свои заметки, сделанные после встречи с Инквизиторатом, время от времени задавая вопросы Талу.
Ежедневные обсуждения у Сетеная были ужасно скучными, но Тал не возражал против того, чтобы сидеть в тихой каюте над городом, пока корабль слегка покачивается на ветру. И потом, голос Сетеная производил непередаваемое впечатление, даже когда он рассказывал о том, что Инквизитор Хрен-такой-то сказал Верховному Лорду Сякому-то.
А затем Сетенай провел рукой по коротким завиткам на затылке Тала, и тот сразу забыл все, что тот говорил. Сетенай засмеялся и предложил им перейти в спальню.
– Прошло много времени, – пробормотал Тал, надеясь, что Сетенай не услышит, потому что это было почти равнозначно признанию в том, что Тал по нему скучал, а это, в свою очередь, почти намекало на некие обязательства.
