Но большинство зрителей смотрели только на лицо. Цалду не знал, что Рубин сотворил со смертным телом для создания Уст, и был этому только рад. Сияющие Уста носили маску и капюшон, прикрывающий глаза и брови. От носа остался лишь расплющенный хрящ. Неестественно вывихнутая челюсть свисала до груди, будто медальон со сломанной застежкой. Губы срезаны и отогнуты, так что вдалеке виднелись два полумесяца чистых белых зубов.
Уста не говорили. У них не было языка. Горло – пустой гнойный колодец. Они ковыляли по песку, оставляя за собой дымку, связанные руки подрагивали.
Цалду не был уверен, понимают ли Уста приказы – например, знают ли они, что должны обезглавить Канву Шутмили, – или просто уничтожают любое живое существо на своем пути. Он уже видел их в действии и знает, чего ожидать. Облако пыли, запах расплавленного металла. Ужасная отвисшая челюсть. И, конечно же, крики.
Ходили слухи, что Уста частично забирают разум каждого убитого ими мага, что они упиваются их мучениями и становятся от этого сильнее. Цалду считал, что это просто страшилки.
Шутмили, до сих пор стоявшая совершенно неподвижно, выпрямилась и теперь наблюдала, как к ней ковыляет это существо.
Несколькими уровнями ниже поднялся небольшой переполох. Цалду решил, что какие-то зрители взбунтовались. Обычно, если семья осужденного устраивала беспорядок, стража быстро их утихомиривала, но это не могли быть члены рода Канва. Их ложа находилась поблизости от ложи Инквизитората, да и, в конце концов, Канва Жиури была им куда ближе, чем Канва Шутмили. Нет, все они сохраняли мрачный, но полный достоинства вид, за исключением канцлера Сетеная, который сидел очень прямо.
Зрители были ни при чем. Беспорядки вспыхнули среди танцоров, собравшихся за барьером на нижнем уровне. Одна из приспешниц Дракона Зинандур, одетая в черное, отделилась от остальных. Она перемахнула через ограждение, легко приземлившись на песок, и бросилась к осужденной, быстро и целеустремленно, как ястреб, пикирующий за добычей.
Она на бегу сорвала бумажную голову. Та покатилась, и пока стражи суетились, выхватывая оружие, Цалду понял, что видит, как она, описав головокружительную дугу, перекатывается по окровавленному песку арены.
– Ложитесь, Инквизитор! – крикнул один из стражей, обхватив Цалду за талию и увлекая его вниз.
Он успел оглянуться на ложу Канва. Канцлер Сетенай вскочил с места и побежал к барьеру. Кажется, он натягивал перчатки.
– Ксорве, – негромко позвал Сетенай, но Цалду слышал его так отчетливо, будто стоял рядом.
Сетенай вскинул руки, и время остановилось.
Сапоги Ксорве ударились о песок. Она не почувствовала ни вонь от засыхающей крови, ни скрежет металла, когда служители отпустили цепи Уст. Толпа выцвела, словно выжженная солнцем. Остались только ее собственная скорость, ее собственная ярость, и Шутмили, привязанная к столбу с опущенной головой. Ксорве пронеслась по арене, как камень, прыгающий по воде, и окликнула Шутмили по имени. Приподняв голову, Шутмили заметила ее.
– Ксорве, нет, – сказала она, не веря своим глазам. – Прошу тебя, не надо. Уходи.
– Все хорошо, – сказала Ксорве. Она дотронулась до плеча Шутмили. Под лохмотьями, которые той выдали, чувствовалось, как она дрожит. Ксорве тоже потряхивало – от страха, ожидания схватки и огромного облегчения, что Шутмили жива. Если она ошиблась и это конец, значит, так тому и быть. За недолгую жизнь Ксорве много раз могла умереть, разбившись о скалы равнодушия, преданности или безрассудства. Но это был конец, который она выбрала сама.
– Уходи, – сказала Шутмили, облизнув пересохшие губы. – Я не смогу смотреть, как ты будешь умирать.
Уста были все ближе, голодные и неумолимые. Десять футов… восемь… Шутмили дергала запястьями, каждое из которых сковывали серебряные наручники.
Ксорве положила руку на второе плечо и улыбнулась.
– Сегодня мы не умрем, – заявила она. Вытащив из-под плаща Реликварий Пентравесса, она накинула цепь на шею Шутмили. Шутмили тупо смотрела на него, уже не в силах удивляться.
– Доверься мне, – сказала Ксорве, повернувшись к ложе Канва и взмахнув рукой. – Хочешь вернуть его, Сетенай? – крикнула она, хотя он никак не мог ее услышать. – Тогда приходи и забирай!
Следом произошло много всего, а может, только одно. От ложи Канва отделилась и спустилась тень, как будто многочисленные ярусы Большой арены были всего лишь лестницей.
Сияющие Уста замерли на полпути. Повернув длинную шею в сторону тени, они дернули челюстью, будто пытаясь что-то сказать. Затем с криком, в котором слышалось облегчение, они превратились в столп серого песка. Столп стал облаком и рассыпался, а Белтандрос Сетенай вступил на арену.
Вспышка света и жара – песок арены расплавился и застыл единой массой вулканического стекла, – а затем это стекло замерцало зеленым светом, и они куда-то провалились.
Шутмили и Ксорве упали на землю. Ксорве встала на ноги, пытаясь отдышаться, и помогла подняться Шутмили. Они стояли на берегу сверкающего моря. Ядовитое солнце освещало поверхность воды. Впереди над ними возвышалась громадная башня, заостренный пик из черного камня и стекла.
Ксорве не знала, чего она ожидала. Но точно не этого.
– Я знаю это место, – слабым голосом сказала Шутмили, цепляясь за руку Ксорве, как будто она служила ей единственной точкой опоры. – Я точно знаю это место…
Ксорве тоже его знала. Они были здесь раньше, когда гонялись за Оранной. Антрацитовый Шпиль, трон и земной особняк Ирискаваал – то, каким он когда-то был, есть и будет. Даже спящее божество живет настоящим.
Антрацитовый Шпиль, как он есть. Он построен из окаменевшего дерева. Свет и дождь древних дней заключены в кольца внутри колец.
Широкий лестничный марш ведет к двери, по бокам которой стоят парные статуи.
У подножия ступеней первая пара статуй изображает две фигуры смертных, но их трудно разглядеть отчетливо: эти фигуры поддерживаются в воздухе роем каких-то паразитирующих существ, так что кажется, будто они согнулись в агонии или экстазе.
Другие статуи еще сильнее смущают взгляд: ангелы, из которых извергаются цветы, скелеты в мантиях, воины в доспехах, похожие на насекомых, чьи каменные рты хватают воздух.
Все пройдет, и только Шпиль останется неизменным.
– Держись за Реликварий, и тебе ничто не угрожает, – сказала Ксорве, шагая к лестнице. – Он не причинит тебе вреда.
Она взяла Шутмили за руку и приложила ее пальцы к шкатулке, отчаянно надеясь, что не ошибается.
– По-твоему, это должно меня впечатлить? – крикнула Ксорве ветру, который хлестал вокруг заостренных башенок. – Думаешь, я испугалась? Выйди и поговори со мной!
Ты вернешь то, что принадлежит мне. Это был его голос, достаточно ясный, но многократно усиленный, как будто он был частью ветра и оскверненного моря.
