В неярком лунном свете Ксорве различила очертания кровати – на ней кто-то спал. Она сделала шаг вперед, и тут ледяная ладонь зажала ей рот и нос, а вокруг талии сомкнулось что-то похожее на железный прут, перекрывая воздух. Кричать не было смысла. Ксорве попыталась укусить руку, но кожа воскрешенного была твердой, как дубленая шкура. Хватка его нисколько не ослабла, и Ксорве продолжала извиваться как червяк на крючке.
– Не задуши ее, Мертвая Рука, – сказал чей-то тихий, но бодрый голос. – Нам нужно поговорить.
В темноте вспыхнул огонь – кто-то зажег лампу. Ксорве увидела кровать с портьерами и очертания спящего в глубине. Мертвая Рука так сильно сжимал ей лицо, что перед глазами начало темнеть. На сундуке у изножья кровати сидел обнаженный по пояс генерал Псамаг.
Каким-то образом он все узнал. Она как-то выдала себя.
– Вы двое, обыщите и свяжите ее, – приказал Псамаг, поднимаясь и потягиваясь. – Без кляпа. Нас ждет беседа.
Из тени вышел еще один воскрешенный. Ксорве связали руки и подвесили ее к балке; она ничего не могла поделать. Они с легкостью нашли ее кинжал и забрали его.
Это был конец. Она отрешенно попыталась вычислить, как скоро боль станет невыносимой. Ее не успели обучить допросам – «еще рано», сказал тогда Сетенай, – но краем уха она слышала от наставников, что сломанные пальцы – действенный метод, однако куда лучше позволить собственному весу жертвы сделать всю работу за тебя.
Несмотря на внушительный рост, Псамаг двигался легко, и когда он заговорил, голос его был спокойным и равнодушным.
– Кто-то подослал тебя убить меня, – сказал он. Он дотронулся пальцем до острого, как нож, клыка.
Она покачала головой. Сетеная она не предаст.
– Да, – повторил он. – Кто-то подослал тебя убить меня.
Белтандрос Сетенай вырвал ее из лап смерти. Она ничего не боится, никто не сможет развязать ей язык.
Она ничего не скажет. Пусть ей причинят боль. Пусть делают, что хотят. Она будет молчать, даже если ее жизнь будет висеть на волоске.
– По ночам ты сбегала из своей спальни, – заметил он. – Плела интриги. Скажи мне, кто подослал тебя и на кого ты работаешь.
Тишина.
– Молчание тебе не поможет, – заметил Псамаг. – Я знаю, что ты замыслила.
Он повернулся к столу, где лежал отравленный клинок, и повертел его в руках. Затем подошел к кровати и раздвинул балдахин. На ней и в самом деле кто-то лежал. Со своего места Ксорве видела голову на подушке.
– Просыпайся, – почти ласково протянул Псамаг.
Это был Талассерес Чаросса. Из одежды на нем была только набедренная повязка, отчего он казался еще более худым. Веки Чароссы дернулись, а уши прижались к голове, как будто его разбудил сигнал тревоги.
– Прошу прощения, господин? – сказал он, явно пытаясь совладать с собой.
– Повтори-ка то, что ты говорил о неподобающем поведении нашей милой Сору, – сказал Псамаг.
– Да что в этом интересного, – довольно игриво ответил Талассерес. И тут его глаза округлились: он разглядел, что творится в комнате. Ксорве равнодушно посмотрела на него, и его потрясение сменилось решимостью.
– Я тут ни при чем, – сказал он, – сама виновата, что сделала подобную глупость.
Ксорве продолжала смотреть на него.
– Ты не можешь меня винить, – сказал Талассерес. В его голосе прозвучало отвращение.
Все это время Псамаг молчал. Затем он положил ладонь на голое плечо Талассереса.
– Ты можешь уйти. Тебе будет неприятно это видеть.
Во взгляде Талассереса уязвленная гордость боролась с тревогой. В конце концов он покачал головой и покинул комнату.
Псамаг не использовал никакие инструменты, но в его распоряжении были воскрешенные – равнодушные, сильные и послушные. Он задавал все те же два вопроса. На кого она работает? Кто ее сообщники? Молчание каралось болью. Ксорве в ответ начала нести чепуху. На кого она работает? Дом развлечений «Пташки». Кто ее сообщники? Девять древних богов Карсажа.
Так прошел примерно час – точно сказать было невозможно. Ксорве казалось, что все ее существо вытянулось и сжалось, подобно раскаленным нитям расплавленного стекла.
Генералу это надоело, и он послал за плоскогубцами.
– Ты молода, – заостренным ногтем он дотронулся до одного из клыков Ксорве. – Они совсем недавно прорезались. Только трус посылает вместо себя ребенка.
– Нет, – пробормотала Ксорве, не в силах вонзить зубы в его руку. Она едва могла шевелить головой. Дыхание было частым и прерывистым.
Псамаг рассмеялся.
– Нет? Защищаешь того, из-за кого ты здесь? В этом нет моей вины, дитя. Я должен действовать в своих интересах. В том, что происходит с тобой, виноват тот, кто отправил тебя сюда. – Он приставил плоскогубцы к клыку, горячую щеку обдало холодом. – Ты знаешь, как положить этому конец. Всего одно слово, дружок, – имя того, кто послал тебя меня убить.
– Да пошел ты, – ответила Ксорве: слова вышли невнятными, совсем не тот презрительный выкрик, на который она надеялась.
– Как пожелаешь, – сказал Псамаг. – Мертвый Зуб, выдерни ей правый клык. Посмотрим, насколько ей дорог ее хозяин.
Ксорве не знала, сколько времени прошло. Воскрешенные покинули комнату. Она по-прежнему свисала с балки.
– На кого бы ты ни работала, ты подвела их, – сказал Псамаг. – Нет смысла молчать. В глубине души ты и сама это знаешь. Упорство принесет тебе только лишнюю боль. Ты держалась, я уважаю это, но в этом нет никакого смысла, ты проиграла.
Ксорве не слушала его. В ушах все еще отдавался хруст выдергиваемого клыка – будто сломали ветку. Там, где некогда был зуб, теперь зияла рана, похожая на чашу с кровью, во рту было кисло и чувствовался привкус металла. Кажется, ее стошнило. Трудно сказать: она то и дело проваливалась в беспамятство.
– У тебя могущественный хозяин, – продолжал генерал. – Ничего страшного не случится, если ты назовешь мне его имя. Мы уже вычислили, откуда ты взялась. И неужели ты думаешь, что правда важна для них? Такое упрямство вредит тебе, а они об этом даже не узнают. Пожертвовав собой, ты не получишь в ответ ни благодарности, ни награды. Никто не спасет тебя. Твоя судьба в твоих руках.
– Ну так убей меня, – глухо сказала Ксорве. По ее губам сочилась кровь. Перед глазами стоял темный горный проход и слышался чей-то голос, но чей, она не могла вспомнить. Ксорве надеялась, что это признаки скорой смерти. Она не сказала ничего, но не знала, сколько еще способна продержаться.
Где-то на периферии сознания она уловила звон серебряных колокольчиков. Звон этот причинял боль, как будто рану посыпа́ли солью. Псамаг дернул головой, словно отгоняя комара, но тут же насторожился. Ксорве не послышалось. Колокольчики и правда звенели.
