Огонь почти догорел, придавая красный отблеск погруженной в полумрак комнате. Наступила тишина, которую нарушали лишь потрескивание углей и завывание ветра где-то вдали.
И тут тишину, как камень, упавший в пруд, разорвал звон сторожевого колокола.
Один звон, другой, а потом постоянный, настойчивый гул. На лестнице послышались шаги – Лагри и Дарью сбегали с верхнего этажа. Канва Шутмили неуверенно поднялась со стула.
Когда Ксорве было десять лет, у одной из жриц от лотоса помутился рассудок – ее нашли в лесу сосущей кровь из шеи оленя. Жрицу привели в Дом Молчания, она была в крови от подбородка до живота, тряслась от возбуждения и призывала смерть на головы всех, кто к ней прикасался. Наконец, ее привязали к кровати в лазарете и привели к ней Ксорве. Несчастная женщина взглянула на Избранную невесту, судорожно вздохнула и умерла. Выражение ее лица не поддавалось описанию.
Теперь Ксорве видела это же выражение на лице Канвы Шутмили.
– Они здесь, – сказала она.
Тело Ксорве среагировало быстрее, чем мозг. Им что-то угрожало, и с этим надо было разобраться. Она бросилась в спальню, схватила меч, и догнала Дарью у двери. Тут же проснувшийся Тал последовал за ней мгновениями позже.
– Что происходит? – спросила Ксорве.
– Чужаки! Чужаки пересекли периметр! – бросил Лагри.
– Мародеры! – воскликнул Дарью, выскочив за дверь с мечом в одной руке и факелом в другой. Ксорве кинулась вслед за ним во тьму.
Дарью, похожий на огненную точку, бежал вниз по хребту. Противники поднимались ему навстречу в свете фонарей, развешанных по периметру. Четверо или пятеро чужаков в лохмотьях медленно, но неуклонно шли, волоча ноги.
Ксорве приблизилась, и внезапно поняла: озарение холодной рукой сжало ее внутренности.
Не мародеры. Воскрешенные. Ни один живой человек так не двигался – спотыкаясь о кочки, едва не падая, теряя омертвевшую кожу.
Их лица были пустыми и изможденными. Сухая кожа обтягивала кости. Веки походили на сучки в стволе дерева. Губы разжались, обнажая острые желтые зубы.
Все они были вооружены большими зазубренными палашами. При виде Ксорве и остальных они одновременно обнажили оружие.
Ксорве схватилась с ближайшим. Тал и Малкхая были где-то рядом, и она надеялась, что они справятся сами. Взмах, выпад, блок. Взад-вперед по хребту, не усиливая натиск, но и не отступая. Воскрешенный двигался медленно, но без устали. В бою ее сознание прояснялось и сужалось, как пучок света – только здесь и сейчас, только этот клинок, только это место, только это положение и замыслы врага. При других обстоятельствах она могла бы наслаждаться этим. Но теперь, в темноте, в незнакомом месте, лицом к лицу с бесстрастной костяной улыбкой ее противника, она мечтала, чтобы все как можно скорее закончилось.
Ксорве почувствовала, как что-то поддается – меч разрубил иссохшие мышцы на шее воскрешенного, и он рухнул. Что бы ни удерживало до этого его кости, стоило ему удариться о землю, как он рассыпался на части. А Ксорве уже искала следующего.
Тал разобрался со своим мертвецом, вместе они уложили третьего. Из долины поднимались все новые воскрешенные. Два – нет, три, – возможно, больше, но Ксорве некогда было задумываться об этом, когда вокруг полно своих забот.
Послышался сдавленный крик и чье-то тело, поскользнувшись, рухнуло на землю. Затаив дыхание, Ксорве обернулась. Над телом Малкхаи стоял воскрешенный в длинной вуали. Захрипев, он ударил Дарью по лицу острием меча.
За спиной Ксорве раздался вопль. Краем глаза она заметила белое пятно – на гору камней взбиралась Шутмили.
Воскрешенные не проявляли никаких эмоций. Язык тела был им недоступен. Пустые глазницы не выдавали их намерений. Однако при виде Шутмили противник Ксорве как будто испуганно замер.
Ксорве воспользовалась этой заминкой, чтобы пробить его защиту и загнать лезвие под торчащие ребра, пронзив остатки плоти внутри. Воскрешенный пошатнулся. Хрящи уже начали распадаться. Ксорве толкнула его, – он рухнул лицом вниз, – и повернулась к следующему противнику, пытаясь разглядеть, что происходит с Дарью Малкхаей.
Малкхая лежал на земле и с трудом дышал. Над ним, повернувшись лицом к Шутмили, стоял мертвец в вуали. Эта воскрешенная была женщиной. Лишенную плоти голову венчали жидкая коса и диадема с железными цветами.
– Ты спасешь его, Адепт? – спросила воскрешенная. Голос ее был сиплым и шелестящим, будто кто-то раздувал мехами огонь в очаге. Малкхая извивался, пытаясь отползти от нее, но воскресшая прижала клинок к его горлу – Ведь так?
Шутмили не стала ей отвечать. Она посмотрела на Малкхаю, скорчившегося на земле. В ее взгляде застыл немой вопрос. Не было нужды произносить его вслух – Можно?
– Давай, – сказал, задыхаясь, Малкхая.
Шутмили сняла перчатки, подняла руку и медленно сжала ладонь, впиваясь ногтями в основание ладони. Лицо ее было бесстрастным, отрешенным, от него исходило яркое сияние. Воскресшая принцесса зашипела, будто ее сжигал огонь, меч выпал из ее рук. Шутмили равнодушно и внимательно смотрела, как воскрешенная пошатнулась и упала на колени.
– Достаточно, Шутмили, – сказал Малкхая, приподнявшись на локтях. – Я в порядке.
Но Шутмили как будто не слышала его. Ее кулаки были по-прежнему сжаты – единственный признак гнева. Воскресшая принцесса корчилась, из ее горла вырывались мучительные хрипы.
– Шутмили! – позвал Малкхая. – Хватит!
На мгновение время замерло, и все застыли, словно подвешенные за хрупкую нить. Ксорве уже давно ничего не боялась, но тут она почувствовала, как к ним тянется древняя тьма. Я могу стать вратами, через которые она вернется…
Другие воскресшие упали как подкошенные и затряслись. Они не могли чувствовать боль. Мертвые не могут страдать. И все же принцесса в вуали дергалась, как жук, застрявший в паутине, под взглядом Шутмили.
– Они мертвы, Шутмили. Оставь их.
Свободной рукой Малкхая слегка потряс Шутмили за плечо: Ксорве почти верила, что прикосновение должно быть обжигающим. Наконец она посмотрела на него, – так зима сменяется весной, – и ее руки повисли вдоль тела.
Раздался звук, похожий на выдох, запахло паленой костью, и воскрешенные рассыпались. Кроме них четверых на холме больше никого не было.
Тал выпрямился, и Шутмили вскинулась, как гончая при виде зайца.
– Что это было? – спросил Тал. По-прежнему стоя ближе к вершине, он повернулся к остальным. Малкхая трясущимися руками обнимал Шутмили. Приоткрыв рот и обнажив крохотные жемчужины зубов, она смотрела в одну точку. На лице ее застыла слепая жажда, как будто свет выжег ее изнутри, оставив лишь пустоту.
– Разберись сам, – бросил Малкхая сквозь сжатые зубы. Ксорве поняла, что он не зол, а напуган.
Малкхая держал ладони Шутмили голыми руками. То ли он был настолько смел, то ли настолько безрассуден, для Ксорве это было одно и то же.
