При виде Арицы он замолчал.
– Я буду ждать здесь, – сказал Арица. Он выглядел старше и казался более изможденным, чем раньше. – На случай, если Шутмили просто заблудилась. – Но он явно мало в это верил. – Ее значение для Церкви и Карсажа трудно переоценить. Готов заверить вас в нашей благодарности и щедрости Церкви, если вы согласитесь сопровождать Малкхаю в его поисках на нижнем уровне.
Воздух в Пустом Монументе был неподвижным. На протяжении многих столетий это место было запечатано, оставаясь в полном покое. Все, что могло истлеть, истлело, от мертвецов в могилах остались лишь лохмотья и кости, но монумент по-прежнему стоял.
Что-то сохранило его.
Что-то скопилось здесь, как роса в расщелинах скалы, когда Неназываемый обосновался в недрах священной горы. Какая-то древняя сила, сгустившись, терпеливо ждала во тьме.
Ксорве и ее спутники одновременно почувствовали это, словно услышали голоса на ветру.
– Здесь что-то есть, – сказал Малкхая.
Они кивнули. Ксорве и Тал провели достаточно времени рядом с Сиреной, чтобы распознать это чувство.
Они привлекли внимание кого-то могущественного и нездешнего. Где-то в глубине этот кто-то ждал и прислушивался – выжидая, копя силы, наблюдая.
– Истончение, – произнес Малкхая. – Да будь оно проклято. Я думал, это оно всему виной. Такое случается, когда умирают миры, но здесь что-то другое.
– Божество, – сказала Ксорве. Прикидываться было бессмысленно.
– Ага, – сказал Малкхая. – Когда нечто подобное оседает, решив превратить место в свою обитель, оно тем самым искажает его. Опустошает его изнутри, как ленточный червь. Так же они поступают и с…
Он замолчал, явно не желая продолжать. Но все они и без того знали, как боги поступают с людьми.
– Мы разберемся с этим, когда окажемся там, – сказала Ксорве, следуя вниз по коридору и минуя бесконечные дверные проемы и проходы, которые перетекали один в другой.
Через несколько минут Малкхая снова замер, с трудом моргая, будто пытаясь вырваться из объятий сна.
– Чувствуете дым?
Сладкий, тяжелый и такой знакомый. Внутри у Ксорве все перевернулось. Это был не древесный дым, а горящий лотос. Воспоминания буквально ослепили ее. Падение сквозь тьму – лица в зале Дома – молитвы к Неназываемому…
– Куда ты лезешь, придурочная, – прошипел Тал, и она осознала, что идет прямо на источник запаха.
Аромат вывел их к длинной галерее, которая змеилась вдоль отвесной стены. Внизу находился большой зал, но в темноте было невозможно что-то разглядеть. Из его недр поднимался аромат лотоса.
Галерея не была огорожена. Сорвешься – и каплей полетишь на каменный пол далеко вниз. Они медленно шли вперед, плотно прижавшись к стене. И тут, едва не ослепив их, в зале вспыхнула пара светильников, высветив две фигуры в дверном проеме на тридцать футов ниже галереи. Ксорве, Талу и Малкхае негде было скрыться. Они присели на корточки, вжавшись в стену. Но это не сильно помогло: достаточно было поднять взгляд, чтобы заметить их.
Две фигуры прошли к центру зала. Первой была ошаарка, невысокая, но статная. Распущенные длинные волосы падали на спину блестящей волной. Клыки, покрытые чеканным серебром, сверкали в свете лампы, и двигалась она с несомненной целеустремленностью и уверенностью. Женщина подняла светильник, и Ксорве отчетливо разглядела ее лицо.
Это была хранительница архивов Дома Молчания. Это была Оранна.
Это открытие не принесло Ксорве удовлетворения. Вместо этого внутри зазвенел сигнал тревоги. Бешеный пульс отдавался в горле.
За Оранной, точно птенец за лебедем, следовала другая женщина, одетая в знакомое желтое одеяние. Она несла факел из стебля лотоса.
Значит, не только Оранна, но и целый отряд из Дома Молчания. И Ксорве придется встретиться с ними в одиночку.
– Кажется, она просыпается, – сказала служительница. Ксорве узнала ее, но не могла вспомнить имя женщины.
– Да? Она заговорила? – голос Оранны был все таким же мелодичным, но неприветливым. Ксорве глубоко вздохнула и впилась ногтями в ладони под плащом, твердя про себя – хорошо, что ее подозрения оказались правдой и теперь у нее больше информации.
– Только что-то бессвязное, – ответила спутница Оранны. – Прикажете жечь еще лотос?
– Нет, – сказала Оранна. – Я хочу поговорить с ней. Приведи ее сюда.
Итак, Шутмили держали где-то в бессознательном состоянии, и она не способна за себя постоять. Ксорве помотала головой. Тал не так уж неправ: у них своя цель. Здесь справится Малкхая. Адепт – не ее ответственность.
Оранна и послушница исчезли из поля зрения, их лампы погасли одна за другой, стоило им скрыться во тьме.
Поднявшись на ноги, Ксорве повернулась. Тал тем временем, схватив Дарью Малкхаю за шею, зажимал рот стража руками. Малкхая вцепился в край галереи, будто собираясь спрыгнуть вниз.
– Тихо, – резко прошептал Тал. – Ты с ума сошел? Совсем, черт тебя дери, спятил?
Малкхая вырвался из захвата.
– Шутмили у них, – сказал он удивительно спокойным голосом для человека, только что побывавшего в объятиях Талассереса.
– Я догадался. А это – большой и страшный некромант, от которого у вас всех так коленки дрожали, – сказал Тал. – И что ты собирался сделать, упасть ей на голову, как на гребаную наковальню? Ты же просто-напросто разобьешься! Вот дерьмо, какие же вы все тупые.
Тал обожал затевать шумные и бесполезные споры в самый неподходящий момент. Ксорве вознесла хвалу Неназываемому за то, что Малкхая, похоже, привык делать то, что ему говорили, и не стал возмущаться.
– Хорошо, – сказал Малкхая. – И что тогда?
Ксорве уже шла по галерее. Впереди виднелась дверь.
– Спускаемся, – сказала она Талу. – Давай.
Оранна дожидалась свою пленницу внизу. Это была самая глубокая часть Пустого Монумента, естественная пещера, которую расширили, сделав несколько ярусов для сотен зрителей. В центре зала было вырыто углубление, откуда ступеньки вели к жертвенной яме. Вода в яме никогда не замерзала, по ней никогда не пробегала рябь. Ее гладь походила на черное зеркало.
Оранна остановилась посмотреть на свое отражение, золотую тень на поверхности воды. Уже тридцать шесть лет она черпает силу у Неназываемого, не давая ему размыть ее плоть и кости, – и при этом она хорошо выглядит. Исхудала, но все равно хороша. И это не тщеславие, сказала она себе, – если, конечно, не считать тщеславием удовлетворение от с трудом заработанных достижений.
За жертвенной ямой находился огромный обелиск изо льда или полупрозрачного камня. Вершина его была неровной, как будто он был обломком еще более грандиозного сооружения. Казалось, он обозревал пещеру пустым взглядом статуи. Неподвижной, нечеловеческой, но живой. Это было сердце монумента, место, где бог, отдыхая, напевал.
